Зинский, разбежавшись, прыгнул в воду. Он плыл, и вдруг на покатой волне рядом с его головой встали белые всплески воды. Зинский нырнул. Комиссар увидел, что стреляют по плывущему, и переполз к южной стене, стараясь прикрыть огнем своего автомата уходившего матроса.
А Зинский нырял, всплывал и, снова ныряя, плыл к Севастополю.
«Море не выдаст, - подумал комиссар, - а моряк он крепкий».
Зинский был уже на середине бухты, когда в равелине раздались глухие взрывы гранат. Фашисты, наверное, поняли, что происходит в крепости, и в предрассветной темноте хлынули к стенам ее.
В это время воздух содрогнулся от тяжелого взрыва, в бухту посыпались камни и обломки, а над равелином взметнулось в серое небо облако пыли и дыма. Обвалившаяся северная стена равелина завалила камнями ползущих фашистов.
Крепость была мертва. Каменные глыбы прикрыли тело комиссара.
С 26 июня под Севастополем становилось все тяжелее и напряженнее. Оборонительный рубеж на Сапун-горе был совершенно разрушен, почти все доты разбиты фашистской авиацией, большая часть личного состава в дотах погибла.
Над разрушенным городом, над опустевшими бухтами, где торчали из воды мачты затонувших транспортов, где у разбитых пристаней еще ютились железные баржи и прятались юркие катера, с наступлением рассвета, беспрерывно [196] сменяя друг друга, патрулировали «мессершмитты».
Днем по Севастополю передвигаться было невозможно. Казалось невероятным, что боевые самолеты охотятся за отдельным человеком, но так оно и было: не только за машинами, особенно за легковыми, но и за каждым бойцом, за каждым живым человеком в городе гонялись фашистские летчики.
Единственный наш большой корабль, тральщик № 27, который бессменно оставался в Севастополе и занимался проводкой прибывавших с Большой земли кораблей, был обнаружен немецкой авиацией. Тральщик подвергся массовому звездному налету пикирующих бомбардировщиков, героически отражал атаки, но от прямого попадания бомб затонул. Часть личного состава подобрали в море балаклавские рыбаки. В числе спасенных оказались тяжелораненый командир тральщика А. Ратнер, комиссар Абрамцев, мичман Лысенко и другие. Погиб и катер № 092, находившийся там же, в районе Феолента.
Очень трудно стало и катерам-охотникам работать в эти страдные дни в море и на фарватерах.
Было раннее утро. Солнце еще не взошло, но окружающие Севастополь горы, обрывистый мыс с полуразрушенным собором и огромный каменный равелин - все начало выплывать из предрассветной мглы и принимать свои привычные очертания, когда катер-охотник лейтенанта Чеслера вышел на проверку фарватера.
- Спят еще фрицы! Успеем дойти до Херсонеса, - сказал боцман катера Захаров, обращаясь к матросам, стоявшим на верхней палубе.
Мичман Захаров был любимцем команды, он шуткой, веселым словом часто подбадривал матросов. Его светлые спокойные глаза уверенно и зорко смотрели за всем, что происходило на катере и на море.
Стало совсем светло, и солнце скоро должно было подняться над высокими горами, когда катер-охотник подошел к траверзу Камышовой бухты и стала хорошо видна приткнувшаяся к берегу плавучая батарея.
Никогда не унывавшие матросы уже собрались на корме катера и закуривали по первой утренней цигарке; в это время сигнальщик Шмаль доложил командиру:
- Двадцать три «Ю-восемьдесят восемь» со стороны Качи идут на нас!
Лейтенант Чеслер тоже заметил самолеты. Сомкнутым строем они, как будто не спеша, приближались. [197]
Первой открыла огонь плавучая батарея. Часть самолетов, не меняя курса, шла на батарею, остальные набросились на катер-охотник. Катер, стреляя из всех пушек и пулеметов, вел частый огонь и, маневрируя, уклонялся от бомб.
Но самолетов было много. Осколком бомбы был смертельно ранен пулеметчик Коробчук. Он только успел сказать:
- Не сдавайтесь… держитесь до конца!…
Осколки бомб пробили борт катера, щепки влетели в отсек вместе с осколками, и заструилась, захлюпала вода. Мотористы вместе с механиком Гусевым забивали отверстия клиньями, затыкали ветошью, откачивали воду. При очередном разрыве бомб мотористы укрывались от осколков между моторами.
Механик катера Гусев вылез из моторного отсека на верхнюю палубу, чтобы доложить командиру о положении в отсеке, когда увидел горящий чехол на стеллажах глубинных бомб. Гусев знал, что бомбы изготовлены по-боевому, со вставленными взрывателями, и, схватив огнетушитель, бросился на корму. Но огнетушитель оказался от сотрясения разряженным. Гусев швырнул его с досадой на палубу и голыми руками ухватился за горящий чехол. На помощь к нему подбежал моторист Новиков, и они вдвоем, обжигая руки и лицо, стащили горящий промасленный чехол и сбросили его за борт.
Осколками в левое плечо и спину был ранен и лейтенант Чеслер, но продолжал управлять катером, уводя его от прямых попаданий бомб. Он чувствовал, как теплая кровь стекала по телу и как безжизненно повисла левая рука. И хотя он знал, что когда-нибудь и его может настигнуть осколок или пуля, не мог себе представить, как это вдруг он не в силах будет поднять руку. Руку, которой он, маневрируя телеграфом, не раз спасал свой катер. Но теперь это реальность. И надо не только не потерять сознание, но и перехитрить, обмануть противника, победить его в неравном бою и сохранить людей и катер.
Катер на полном ходу уклонялся от атак противника и уходил от преследования. Метким выстрелом комендор Бураков поджег низко спикировавший «юнкерс», но все реже стали стрелять пушки и пулеметы катера. Пулеметчик матрос Барабаш взрывной волной был сброшен за борт и утонул. К пулемету подполз и упорно стал бить из него истекающий кровью с перебитыми ногами боцман Захаров. [198]
За кормой уже был виден Херсонесскии маяк, а слева по борту катера поднимался высокий берег. Места эти давно были знакомы Чеслеру. Вон там, за каменной высокой скалой, незаметный вход в милую сердцу Балаклаву, а здесь, у тупого мыса, размытый у уреза воды скалистый берег. Сюда-то и направил свой катер Чеслер.
Море глубоко размыло каменистый берег, образовав огромный грот. В этом подземном убежище легко могло поместиться несколько катеров, поставленных лагом. «Подземная база» - прозвали ее моряки, частенько укрывавшиеся здесь от преследования авиации.
На самом малом ходу катер втянулся в подземный грот, Чеслер заглушил моторы: надо было закрепить швартовы за выступы скал, но на катере не слышно было звонкого голоса боцмана. Мичман Захаров лежал мертвый на правом борту у пулемета.
Неутомимый механик Гусев снова поднялся на верхнюю палубу и перевязал лейтенанта Чеслера. Легкораненые матросы уже наводили порядок на верхней палубе, смывая морской водой кровь и следы пожара. Бережно подняли и перенесли тело Захарова на корму, положили его лицом к военно-морскому флагу, выставили почетный караул и приспустили флаг.
Перевязанный Чеслер устроился на мостике: здесь было легче дышать, здесь он чувствовал вокруг себя товарищей.
А Гусев снова работал с матросами, заделывая пробоины в корпусе катера. Четыреста тридцать две большие и малые пробоины насчитали матросы.
С наступлением сумерек, когда дневной свет перестал проникать в подземное убежище, лейтенант Чеслер, превозмогая боль, вывел катер из грота и лег курсом на Севастополь. На траверзе мыса Херсонес по морскому обычаю со всеми почестями был похоронен в море мичман Захаров.
Уже наступила ночь, когда катер вошел в Севастопольскую бухту. Контр-адмирал Фадеев, выслушав доклад еле державшегося на ногах Чеслера, приказал отправить его немедленно в госпиталь.
Умолк грохот дневного боя, и из всех убежищ и укрытий появились люди.
Ночь зажигала звезды, звенели ведра и котелки, матросы несли воду из колодцев, жадно пили и умывались. Низко, наполняя небо ровным могучим гулом, в сторону [199] передовой проходили самолеты: это дальняя авиация с Кавказа шла громить передний край и тылы врага. А над городом стояло зарево: не затухая, горели развалины Севастополя.