Это мои стихи, сыночек, написанные мной в приступе вдохновения, поэтому никакого копирайта искать не нужно и обвинения в плагиате я не боюсь. Вообще-то, сыночек, я стихов даже Леону не писала, потому что чувствую священный ужас перед лапидарной формой, но Тебе, сыночек, на фейсе-то, публикую свое творение, потому что вдруг такую потребность ощутила. А продолжение стиха Аурелии Воячек-Плат я знаю, но скажу только ей самой, Аурелии, потому что так будет честнее.
И знаешь что? Когда я эту строфу из души моей излила на бумагу, меня охватила странная рефлексия, меланхолия как будто… Чего скрывать, мысли о самоубийстве и меня посещали, не раз. Еще когда подростком была и случилась у меня несчастная любовь, наивная, детская совсем, я своей смертью намеревалась наказать того парня, который меня и мою любовь не замечал, чтобы муки совести ему до конца жизни покоя не давали. Одним словом, сыночек, я уж не любви его хотела, а мести. И сколько раз перед сном, в постели, в темноте, вся в слезах, я представляла себе свою смерть — много раз я умирала, гипотетически, конечно, и всегда так красиво, так театрально — чтобы его наказать. В этом, в общем-то, ничего удивительного и особенного нет — у нас в Аду таких знаешь сколько ходит, тех, кто хотел своей смертью кого-то наказать, — целые толпы.
Потом, в зрелом возрасте, я лишь однажды хотела себя жизни лишить — от любви, от беспомощности, от отчаяния. Когда январским утром 1945 года теплоход «Вильгельм Густлофф»[16] от пристани Гдыни величественно отчаливал, переполненный пассажирами, а сирены выли, и я с ними выла, сыночек, с сиренами-то, будто мне сердце пополам резали без наркоза, тупым ржавым ножом. И в эту минуту хотелось мне в холодных водах Балтики навеки утонуть, чтобы только от боли и тоски избавиться. Потому что я в каком-то безумии тогда пребывала. Он там, в Англии, я здесь, с немцами, а в нескольких километрах на востоке — советские танки… Убежать я хотела, очень хотела, к мужу своему. На другую сторону. Нас коварная война разлучила буквально с первого дня. Мы поженились 31 августа 1939 года, — в пятнадцать часов расписались, и стала я женой Виделевского Стефана, о чем запись имеется в соответствующем учреждении Торуни. Ничего мистического в этой дате не было, случайно все вышло-то, хотя теперь смотришь — символическая дата как будто. Стефан скрипач был, человек занятой, в четверг у него свободный день выдался, и я уж выходной взяла по случаю свадьбы-то. В зале для вступающих в брак нас было пятеро, считая двух необходимых по закону свидетелей и заикающегося усатого чиновника, — моя семья, как и семья Стефана, выказали в этом случае удивительное единство и нашу свадьбу проигнорировали. Я для всех была распутной разведенкой, а Стефан — потерявший от меня голову безумец. После церемонии мы отправились в ближайший парк целоваться, а вечером на танцы в гостиницу «Полония». Около четырех часов утра мой муж Стефан Виделевский, мой второй и любимый муж, перенес меня на руках через порог комнаты номер сто сорок три и бережно опустил на шелковые простыни широкой постели, и с той минуты началась наша первая брачная ночь. А утром у Стефана кончились папиросы, он отправился за ними в ближайший магазин. И когда вернулся ко мне, он прикурил две папиросы — одну себе, вторую мне — и сказал: «Началась война».
16