- Что я вам говорила? - прошептала Сисили. - Выгодная покупка! Ненавижу выгодные покупки - всегда какой-нибудь хлам, только место занимает. Вроде этого Тернера.
- Тсс! - шикнула на нее Уинифрид. Она была уже не так молода, как Сисили, и временами ей хотелось, чтобы "Монти" проявлял больше интереса к своей выгоде, чего до сих пор в нем не наблюдалось. - Я сама люблю покупать по дешевке. Знаешь по крайней мере, что получил что-то за свои деньги.
- А я предпочитаю деньги, - сказала Сисили. - Дали бы мне, чем выбрасывать!
- Не говори глупостей, - остановила ее Эмили. - Иди-ка сыграй свою пьесу. Отец это любит.
Вошли Джемс и Дарти; Сомс прошел прямо к себе в комнату, где он работал по вечерам.
Сисили села за рояль. Она была дома, потому что в ее школе на Хэм Коммой вспыхнула эпидемия свинки, и эту пьесу, состоявшую главным образом из стремительных пассажей вверх и вниз по клавиатуре, она разучивала для школьного концерта в конце семестра. Джемс всегда просил ее сыграть, отчасти потому, что это было полезно для Сисили, а отчасти потому, что это было полезно для его пищеварения. Он сел у камина и, укрывшись между своих бакенбард, отвратил взор от всех одушевленных предметов. К несчастью, ему никогда не удавалось заснуть после обеда, и мысли жужжали у него в голове, как пчелы. Сомс сказал, что сейчас вовсе нет спроса на большие картины и очень мало - на картины голландской школы, однако и он согласился, что картина куплена дешево, гораздо ниже рыночной цены - все-таки Гондекутер, одно имя уже стоит денег. Сисили заиграла; Джемс продолжал свои размышления. Он даже не знал, доволен ли он, что купил эту картину. Никто ее не одобрил, только Дарти, единственный человек, без чьего одобрения он вполне мог обойтись. Сказать, что Джемс сознавал происходившую в его время эволюцию взглядов, значило бы приписать ему философскую чуткость, несовместимую с его воспитанием и возрастом, но у него возникло смутное и неловкое ощущение, что выгодная покупка сейчас уже не такая бесспорная вещь, как раньше. И пока пальцы Сисили бегали по клавишам, он мысленно повторял - не знаю, не знаю, не могу сказать...
- Вы, пожалуй, скажете, - произнес он вдруг, когда Сиоили закрыла рояль, - что и эти дрезденские вазы вам не нравятся?
Никто не понял, кому был адресован этот вопрос и чем вызван, поэтому никто не ответил.
- Я их купил у Джобсона в 67 году, а теперь они стоят втрое дороже, чем я заплатил.
На этот раз ответила Рэчел:
- А вам самому, папа, они нравятся?
- Мне? При чем тут это? Они настоящие и стоят кучу денег.
- Так ты бы продал их, Джемс, - сказала Эмили. - Они сейчас не в моде.
- Не в моде? Они будут стоить еще дороже к тому времени, как я умру.
- Выгодная покупка, - сказала про себя Сисили.
- Что, что? - спросил Джемс, у которого слух иногда вдруг оказывался неожиданно острым.
- Я сказала: "Выгодная покупка". Разве это не так, папа?
- Конечно, выгодная. - По тону его было слышно, что будь это не так, он бы их не купил. - Вы, молодежь, ничего не смыслите в деньгах, только тратить умеете. - И он покосился на зятя, который прилежно разглядывал свои ногти.
Эмили, отчасти чтобы умиротворить Джемса, который, как она видела, уже разволновался, отчасти потому, что сама любила карты, велела Сисили раздвинуть ломберный столик и оказала благодушно:
- Иди к нам, Джемс, сыграем в Нап {Сокращенное "Наполеон" - карточная игра.}.
Они уже довольно долго сидели за зеленым; столиком, играя по фартингу и время от времени прерывая игру взрывами смеха, как вдруг Джемс сказал:
- Иду на все! - В этой игре на него всегда нападала своего рода удаль. При ставке в фартинг он мог выказать себя отчаянным! малым за очень небольшие деньги. Он быстро проиграл тринадцать шиллингов, но это не умерило его пыла.
Наконец, он встал от стола в прекрасном настроении и объявил, что проигрался в лоск.
- Не знаю, - сказал он, - я почему-то всегда проигрываю.
Гондекутер и все порожденные им тревоги улетучились у него из головы.
Когда Уинифрид и Дарти ушли - последний, так и не затронув вопроса о финансах, - Джемс, почти совсем утешенный, отправился с Эмили в спальню и вскоре уже похрапывал.
Его разбудил оглушительный удар и долгое прерывистое громыхание, подобное раскатам грома. Звуки шли откуда-то справа.
- Джемс! Что это? - раздался испуганный голос Эмили.
- Что? - сказал Джемс. - Где? Куда ты дела мои туфли?
- Наверно, молния ударила. Ради бога, Джемс, будь осторожнее!
Ибо Джемс уже стоял в ночной рубашке возле кровати, озаренный слабым светом ночника, длинный, как аист.
Он шумно понюхал воздух.
- Ты не чувствуешь, паленым не пахнет?
- Нет, - сказала Эмили.
- Дай мне свечу.
- Накинь шаль, Джемс. Это не могут быть воры - они бы так не шумели.
- Не знаю, - пробормотал Джемс. - Я спал.
Он взял у Эмили свечу и, шлепая туфлями, направился к двери.
- Что там такое? - спросил он, выйдя на площадку. В смешанном свете свечей и ночника его глазам предстало несколько белых фигур - Рэчел, Сисили и горничная Фифин, все в ночных рубашках. Сомс, тоже в ночной рубашке, стоял на верхней ступеньке, а в самом низу маячил этот растяпа Уормсон.
Голос Сомса, ровный и бесстрастный, проговорил:
- Это Гондекутер.
И верно - огромная картина лежала плашмя у подножия лестницы. Джемс, держа свечу над головой, сошел по ступенькам и остановился, глядя на поверженного Гондекутера. Все молчали, только Фифин сокрушенно пролепетала:
- Ла ла!
На Сисили напал вдруг неудержимый смех, и она убежала.
Тогда Сомс сказал вниз, в темный колодец, слабо озаренный свечой Джемса:
- Не беспокойтесь, отец: ничего с ней не сделалось, она ведь была незастекленная.
Джемс не ответил. Со свечой в опущенной руке он прошел обратно по лестнице и молча удалился в спальню.
- Что там случилось, Джемс? - спросила Эмили. Она так и не вставала с постели.
- Картина обрушилась - что значит сам не последил. Этот растяпа Уормсон! Где у тебя одеколон?
Он вытерся одеколоном и лег. Некоторое время он молча лежал на спине, ожидая комментариев Эмили. Но она только спросила:
- Голова у тебя не разболелась, Джемс?
- Нет, - сказал Джемс. Она вскоре заснула, но он еще долго лежал без сна, глядя во все глаза на ночник, как будто ждал, что Гондекутер сыграет с ним еще какую-нибудь штуку - и это после того, как он купил его и дал ему приют у себя в доме!
Утром, сходя вниз к завтраку, он прошел мимо картины - ее уже подняли, и она косо стояла на ступеньках - один край выше, другой ниже, прислоненная к стене. Белый петух по-прежнему имел такой вид, словно готовился выкупаться. Перья плавали по воде, изогнутые, как ладьи. Джемс прошел в столовую.