— Это чья машина? Какого полка?
Конец брезента приподнимается, и в дыру-лазейку просовывается сержант в сером вылинявшем треухе. Пока он путается в брезенте, лица не видно, но голос знакомый.
— Зуйков, ты?! Откуда свалился? — вскрикивает Юрка. — Влезай быстрее…
Он помогает сержанту, хмурящемуся после яркого света, протиснуться поближе к коптилке, торопливо поправляет брезент и атакует нежданного гостя вопросами:
— Ты откуда взялся? Говори же. Тебя из штаба прислали?..
— Подожди. Дай передохнуть…
Да, это телефонист нашего взвода Зуйков. Теперь и я его узнаю. Непослушными, негнущимися пальцами он расстегивает верхние крючки шинели:
— Я вас с ночи разыскиваю. Сто верст исходил. И пешком, и на пузе — по-всякому. Вот — поглядите…
Приподнявшись насколько позволяет наш стальной потолок, он показывает грудь, руки, локти, перепачканные черноземом и глиной.
Но Юрка не дает ему отдышаться:
— Что случилось со штабом? Ты там был?
— Все почти без штанов убежали, — наконец произносит Зуйков. — Немецкие автоматчики из-за бугра выскочили. Мы еле успели в лесу сховаться…
— А радисты где? Где Журавлев?
— А кто знает, где. Меня сразу из леса сюда послали. Сам полковник приказал мне. А Журавлев свою рацию спас. Бежали в чем мама родила. Я же говорю — не все штаны успели надеть. Как раз в бане начали мыться. А Журавлев рацию вынес, это точно. Я сам видел.
Немного отдышавшись, Зуйков начинает рассказывать подробно о том, что случилось в Нерубайке минувшей ночью.
Оказывается, командир полка, ко всеобщей радости, разрешил отдыхать и приказал помпохозу Рязанову организовать баню. Но едва закипели походные бочки — «парилки», из балки выскочили автоматчики. По Нерубайке ударили минометы. Вспыхнули соломенные шапки хат. Поднялась паника.
— Мы побежали к лесу, — монотонно и тягуче рассказывает сержант. — Капитан Петров выскочил поперек дороги с пистолетом. Остановил всех. Шоферам приказал вернуться, а остальным — бежать. За деревней он догнал нас на «студебеккере». На ходу посажал всех в кузов… Только одного повара Белова убило. Его с подножки машины автоматчики сняли. Они метров на триста были… Всю машину продырявили. А больше никого не задело…
— Что же вы не оборонялись? — спрашивает Егоров.
Зуйков смотрит на него, словно первый раз его видит.
— Обороняться! Нас двадцать человек было, а их сотни четыре. Ладно, начальник штаба не растерялся. А то бы многие там остались…
Вот тебе и «Солнце». Вот тебе и ругань Кохова и оскорбления Грибана. Отыграться на нас, радистах, можно. Но как мы могли в то время установить связь, если Журавлев драпал вместе со всеми?
Если верить Зуйкову, в Нерубайке сейчас целый батальон немцев. Они с минометами и бронетранспортерами. Понаехали автоматчики-мотоциклисты. И кто знает, не взбредет ли им в голову ударить по нашей высотке с тыла? Кохов, пожалуй, вчера был прав, что на этом «ключе к обороне» можно оказаться запертыми на крепкий «замочек». Судя по всему, не обманывает чутье капитана…
Ведем немного отдохнувшего Зуйкова к комбату. Он так и не успел отогреться. Зябко поеживается, потуже запахивает шинель, застегивает ее на все крючки.
— А что вы тут мерзнете под машиной? Почему в блиндаже не живете? — спрашивает сержант, прикрывая лицо от ветра прохудившейся во многих местах вязаной шерстяной варежкой.
— Не построили нам здесь общежития. А самим строить нет смысла, — говорит Юрка. — Ты вот, Семеныч, в приметы веришь. Веришь, я знаю. А я давно приметил — только устроишься капитально на одном месте, сразу перегоняют на другие позиции.
— Да у вас тут рядом готовый блиндаж. Я прямо на него наткнулся. Думал, вы там. А он пустой.
— Где?
— Вот тут рядом. Вон бугорок виднеется.
— Ну-ка, Дорохов, разведай. Проверь показания сержанта и доложи, — приказывает Смыслов.
Шагаю к бугорку, который на поле, изрезанном бороздами, едва заметен. Рядом с холмиком открывается щель. И в самом деле — блиндаж. Вниз к грубо сколоченной дощатой двери сбегают земляные ступеньки. Внутри пахнет сыростью. Но сделано все добротно. Нары, сооруженные из прямых, ровных жердей, застланы примятыми мелкими кустиками. Подпорки из неотесанных толстых бревен наполовину спрятаны в земляные стены. Слева от входа печурка с потемневшей золой. Рядом с ней похожая на высокий пенек подставка, на которой стоит давно потухшая лампа-гильза. А сверху три наката из массивных обрезков берез и осин.