— Может, на первой попробуем, а? — спрашивает лейтенант. И по тону вопроса я понимаю, что совет мой ему не нужен. Просто он высказывает вслух свои мысли. После сильного нервного потрясения, которое благополучно кончается, люди часто становятся разговорчивыми: это я уже видел. Так и теперь.
— Давай попробуем назад, а? — Глаза лейтенанта загораются хищным огнем. — Только ты вылезай. Вдвоем незачем рисковать.
Я отрицательно качаю головой. Откровенно говоря, мне не хочется лезть под пули. Здесь как будто надежнее. К тому же я понимаю — Яковенко не до меня. Он по-прежнему продолжает говорить сам с собой:
— Машину бросать нельзя. Расстреляют ее. А так, может, не попадут. На худой конец я вылезу через передний. А Шаронов все равно уже мертвый. Вот здесь он сидел, где я сижу. Вот, видишь, какая дыра. Видишь, что получилось… А ты, Дорохов, выходи. Не хочу тебя на душу брать.
— Не пойду. Если подожгут, вы один не вылезете…
Говорю это как можно тверже. Я знаю, что говорю правду: ему и сейчас не вылезти одному.
Яковенко пристально глядит на меня своими добрыми карими глазами и тянется здоровой рукой к рычагам.
— Только бы сразу в борт не влепили. Вот сейчас. А там плевали… Там вовсе не страшно…
Самоходка вздрагивает, подается вперед, медленно трогается, на мгновение замирает на месте и начинает неуклюже разворачиваться влево. Смотрю на побледневшее от напряжения лицо лейтенанта. На виске его вздулась синеватая ниточка. Она часто-часто пульсирует. А рядом с ней проступают капельки пота. Они увеличиваются на глазах. Яковенко поворачивается ко мне, повторяет как заклинание:
— Только бы не в борт… Только не в борт…
— Стойте!..
Как снег на голову падает из люка Левин.
— Стой! «Фердинанды»!
Левин уже у пушки. Прильнул к прицелу. Он что-то крутит…
— Правее! Правее! — кричит он не своим голосом. — Лейтенант, поверни обратно!
Прильнув к триплексам, Яковенко разворачивает самоходку, а Левин быстро отстегивает снаряд, ловко, заученным движением вталкивает его в ствол и припадает к прицелу. Движения его порывисты и стремительны. Он весь словно пружина.
Днище самоходки внезапно дергается. Я едва удерживаюсь на ногах. Выстрел! А Левин уже у затвора:
— Помогай! Подавай снаряды!
Отстегнуть снаряд, приподнять его и втолкнуть в ствол — простая механика. Быть заряжающим может каждый. Но и тут нужен навык. Я где-то замешкался.
— Быстрее! Шевелись быстрее! — Глаза Левина загораются лихорадочным блеском. Он опять припадает к прицелу. Рука тянется к электропуску. Толчок!
— Горит, сволочь! — радостно вскрикивает Сережка. — Горит! Поддай, Дорохов!
Мне кажется, он смеется. Коротко. Хохотнул — и опять замолк. Только на мгновенье встречаюсь с ним взглядом и понимаю — он весь ликует от радости. Не верится, что передо мной Сережка Левин — тихий, неторопливый, медлительный старшина Левин. Это какой-то сгусток энергии. Он буквально дрожит от возбуждения. И в то же время ни одного лишнего взгляда, жеста. Он словно слился с орудием.
Выстрел!
Еще один!
— Готов! И этот готов!! — кричит Левин, не отрывая глаз от прицела. И мне вдруг становится обидно, что не могу выглянуть наружу, посмотреть, что там натворил «пушечный снайпер».
А Сергей долго-долго глядит в прицел, затем смахивает со лба пот, осторожно перешагивает через труп Шаронова и устало опускается на откидное сиденье. Взгляд его затухает, мрачнеет лицо.
— Одного за Шаронова, второго — за Егорку, — глухо говорит Левин. — Два «фердинанда» выползли. Как увидел, аж обомлел. Расстреляли бы они вас, как пить дать.
Он умолкает и, опустив голову, тупо глядит на Шаронова.
— Эх, Витя, Витя…
Яковенко выключил двигатель, и в машине тихо. Слышно, как тяжело дышит Левин. Откуда-то издалека доносится перестук автоматов.
— Что будем делать дальше? — спрашивает Яковенко после затянувшегося молчания. И сам себе отвечает:
— Надо выводить машину назад. Вылезайте.
— Мне за Егоркой надо, — тихо произносит Сергей. — Не дойдет он один.
— Вылезайте оба. Быстрее!
Левин тяжело поднимается. Косится на меня.
— Ты, Саша, останься. В случае чего помоги лейтенанту. Давайте!..
Он подтягивается, ставит ногу на стальной брус и рывком выбрасывается из люка. И снова днище самоходки колотится неровной отрывистой дрожью.
— Ну что, трогаем? — лейтенант поворачивается ко мне. — Поехали… Лишь бы в борт не ударили…
Он налегает на рычаги, и я вижу через передний люк, как земля начинает уплывать вправо. Машина нехотя разворачивается на месте.