— Ничего. Не успеет ударить, — цедит Яковенко сквозь зубы. И в его голосе и надежда, и зло, и упрямство…
Секунды тянутся целую вечность. Тревога лейтенанта передается мне. Втягиваю голову в плечи и, замерев, жду удара болванки. Но удара все нет. Все так же надрывно воет мотор. Все так же, дрожа всем корпусом, резкими рывками продолжает разворачиваться раненая машина.
— Немножко еще… Чуть-чуть…
Здоровой рукой лейтенант тянет за рычаг из последних сил. Только сейчас догадываюсь прийти на помощь. Но он уже отпускает ручку. Что-то переключает, и стальная громада, встрепенувшись на месте, тяжело подается вперед.
— Всё. Тронулись, — говорит Яковенко и закрывает глаза. Больше он не смотрит, куда мы едем.
«Только бы подальше от этого места. Скорее туда — к спасительному леску, к балке, где не достанет снаряд. Скорее!..»
А лейтенанту становится плохо. Это заметно по пепельной бледности, разлившейся по его щекам.
— Ничего. Теперь доберемся…
Яковенко почти в забытьи. И мне становится страшно от сознания своего бессилия. Я ничем не могу помочь лейтенанту. Случись с ним обморок, и самоходка может завалиться в овраг. Я даже не сумею остановить ее.
Глаза лейтенанта закрыты, но рука, как и раньше, напряжена. На суставах пальцев, сжимающих ручку, появились белые пятна. Медленно, очень медленно сползаем мы с гребня высотки. Хотя поле уже идет под уклон, но проехали мы немного. Командный пункт Демина и Петрова остается правее. Яковенко взял влево — здесь круче уклон. Значит, быстрее окажемся в мертвой зоне, недоступной снаряду…
Через распахнутый люк доносится резкий, пронзительный звук, похожий на короткий гудок электрички, прогудевший рядом, над самым ухом. Яковенко открывает глаза.
— Болванка… От земли срикошетила…
Он налегает на рычаги грудью, помогает руке коленом, опять пытается переключить скорость. Через его плечо я тоже тянусь к рычагам. Начинаем действовать вместе. Но машина не слушается. Она по-прежнему не отзывается на наши усилия. По-прежнему еле-еле ползет.
— Выпрыгивай!..
— Успеем выпрыгнуть. Если и попадет, то в мотор. Нас не достанет.
— Я приказываю, — устало и неуверенно говорит Яковенко.
А мне и в самом деле начинает казаться, что болванка обязательно застрянет в моторе. Только надо пониже пригнуться — на всякий случай, если снаряд ударит в верхнюю часть самоходки.
Выглядываю в передний люк и чувствую, как неистово заколотилось сердце. Навстречу нам бегут Смыслов и Петров. Они бегут в полный рост, пренебрегая опасностью. Значит, все. Значит, нет ее больше — опасности.
— Наши, наши бегут, — кричу лейтенанту в самое ухо. Он даже не отстраняется и, нагнув голову, тоже выглядывает наружу. И в это время в верхнем люке появляется голова Смыслова.
— Стоп, машина! Приехали! — весело кричит Юрка и осекается, наткнувшись взглядом на труп Шаронова.
Яковенко бросает рычаги. Бледный до желтизны, он бессильно откидывается на сиденье.
…С трудом выбираюсь наверх. Руки и ноги не слушаются. Они какие-то ватные. Сажусь на башню. От свежего воздуха кружится голова и в глазах мельтешит красноватый туман. Он рассеивается медленно-медленно, нехотя… Вижу, как Левин — раздетый, в одной гимнастерке, словно ребенка, несет Егорку, прижав его обеими руками к своим орденам и медалям. Старшина пошатывается под тяжестью ноши. Лицо у него напряженное, словно каменное, и такое же белое, как и его волосы.
Он бережно опускает Егорку рядом с машиной и садится возле него на холодную, стылую землю.
Когда пляшут граммофонные трубы
— Дорохов, к командиру полка!
Застегиваю непослушные крючки шинели, затягиваю ремень на последнюю дырку и бегу к командирской машине. Полковника я побаиваюсь все больше и больше. Какой-то он странный. Особенно коробит его манера разглядывать. Осмотрит, пристально вглядится в тебя, ничего не скажет и отвернется. Глаза его всегда прикрыты очками. По ним никогда не определишь, что он думает.
Демин остался без адъютанта и ординарца и вот уже в который раз вызывает меня. И всегда сначала разглядывает, изучает. И лишь потом, молча — рукой или клюшкой — делает знак, чтобы шел за ним.
— У полковника глаз наметанный. Будешь ты у него ординарцем, — сказал мне сегодня Байсинов. И добавил с ехидцей: — Парень ты грамотный — читать и писать умеешь. А сапоги чистить научишься…
За это он получил затрещину. Но слова его заставили меня призадуматься: во-первых, со стороны виднее, а во-вторых, я и сам этого опасаюсь.
…Командир полка стоит у машины с капитаном Петровым. Оба склонились над картой, разостланной на броне. Петров что-то горячо доказывает, а Демин молчит. Он вроде не спорит и в то же время не соглашается, отчего капитан раздражается, злится.