Вслед за Грибаном в люк вылезает Кохов. Его блестящие хромовые сапоги-гармошки проплывают перед моим носом. От них отдает скипидарным сапожным кремом, острый запах которого перебивает испарения солярки.
— Дорохов, поддерживай постоянную связь! — бросает капитан сверху.
Мне неприятно, даже тягостно сидеть в машине. Наверное, это от непривычки. До сих пор мне еще никогда не доводилось оставаться в самоходке или тридцатьчетверке подолгу. Здесь, за броней, не то, что в лесу или в поле. Там можно куда-то пойти, можно вырыть окоп и укрыться, как тебе хочется. Там раздолье. А здесь надо только сидеть и ждать. Сидеть как в клетке в полном неведении.
Левин, видимо, понимает мое состояние. Он выглядывает через люк наружу, спускается на откидное сиденье и говорит покровительственным тоном:
— Ты не волнуйся. Здесь даже безопаснее, понимаешь? А завтра оглядимся — займем круговую оборону. Снарядов нам хватит. Ни одна сволочь близко не подойдет, понимаешь?
Я смотрю на выстроившиеся сбоку, отливающие холодной желтизной латунные гильзы, на пепельно-серую сталь снарядов. Одни из них с красными поперечными полосами. На других ободок синий. Бронебойные и осколочные… Своими хищными острыми клювами они смотрят вверх, в распахнутый люк, в квадрате которого светятся звезды, похожие на шляпки маленьких золотых гвоздиков.
И как это все нелепо: звезды, добродушная, спокойная улыбка Левина, а рядом с нами, всего в сотнях метров, опять разгорается перестрелка. Там, наверное, умирают люди. Если бы не приказ Кохова и олимпийская Сережкина сдержанность, я, не задумываясь, пулей выскочил бы из этого холодного бронированного гроба. На волю. «К звездам», как говорит Сережка.
Но приказ есть приказ. Приказы не обсуждают.
В окопах
В эту суматошную ночь так и не удается заснуть. То в машину, то из машины. То приказывает Кохов, то Грибан. А вот и Бубнов подает свою морскую команду «свистать всех наверх».
Вокруг потемнело. Словно кто-то подмешал дегтя к плотному помутневшему воздуху. Луна всего час назад была похожа на высвеченный изнутри туго надутый оранжевый шар. Но, уколовшись об острые верхушки деревьев, она сразу сникла, поблекла. Встревоженный холодным ветром, налетевшим со стороны Нерубайки, лес протестующе загудел, зашевелился. Через поле потянула поземка.
Идем со Смысловым ко второй самоходке, возле которой назначен сбор. Я не успел переобуться, перекрутить обмотки. Одна из них расползлась, съехала вниз и ветер задувает в ботинок крупинки снега. Стаскиваю ее на ходу, скручиваю как бинт — обратно наверну там, на месте…
Батарейцы окружили комбата и Бубнова. Закуривают. Ждут, какое приказание будет на этот раз.
В стороне над траншеями взлетает ракета. Оттуда опять доносится трескотня автоматов, в которую дробно вплетаются отрывистые пулеметные очереди. Немцы не дают саперам покоя, снова втягивают их в перестрелку.
— Все собрались? — спрашивает Грибан и, не дожидаясь ответа, приказывает: — Наводчикам и водителям остаться в машинах. Остальным, кроме офицеров, — в распоряжение лейтенанта Бубнова. Надо помочь саперам. До рассвета побудете в окопах.
— Проверить автоматы и карабины, — добавляет Бубнов. — Пойдем сейчас же…
Шагаем без строя, гурьбой. Нас набралось целое отделение. Да еще какое! Шесть рядовых и сержантов и два лейтенанта. Вместе с нами отпросился у Грибана техник-лейтенант Шаповалов — помощник комбата по технической части. Его обязанность ремонтировать самоходки. Но сейчас они в полном порядке. Их нечего ремонтировать, а ему, видимо, не сидится без дела. Лейтенант захватил автомат. Он держит его за кончик ствола как-то неловко, словно несет грабли или лопату. И потому у него совсем не воинственный вид.
Натыкаемся на темную узловатую ленту бруствера. Это отводной окопчик — узенькая щель, ведущая от основной траншеи в тыл обороны. Она отрыта только до пояса. Но больше и не требуется, чтобы пройти по ней скрытно от глаз противника. Такие отводы роют, когда долго стоят в обороне — с ними безопаснее и удобнее: можно незаметно переправлять убитых и раненых в тыл, доставлять солдатам продукты, боеприпасы, почту.
Спрыгиваем вниз, гуськом шагаем след в след, пока под ногами не открывается глубокая, почти в рост траншея. В ней сидят на корточках трое солдат. Они вскакивают, прячут в рукава недокуренные цигарки, разглядывают нас во все глаза. И каждый глядит по-своему, по-особому. Один — с удивлением. Другой — с затаенной радостью. У третьего на лице нетерпеливое ожидание.
— Где командир роты? — спрашивает Бубнов широколицего сержанта, у которого поверх шапки накинут брезентовый капюшон, отрезанный вместе с воротником и шнурками от старенькой плащ-накидки.