Тут я сразу понял, кто он такой: это же тот самый антиспиритист, повелитель обезьян и диких зверей.
— Я рекламирую свой спектакль вот такими афишами! — продолжал он. — Я расклеиваю их всюду, где только могу, и везде на них огромные буквы. Видели вы мои буквы? И к тому же на афишах нарисованы звери.
— Моя лекция посвящена художественной литературе, — возразил я, — искусству, значит, духовным ценностям.
— Плевал я на это! — ответил он. И столь же развязно продолжал. — Поступайте-ка лучше ко мне на службу. Мне нужен человек, умеющий рассказать зрителям про моих зверей. И я хотел бы найти человека нездешнего, которого никто в городе не знает. Если я выпущу на сцену здешнего парня, зрители сразу скажут: — Так это же наш Педерсен! Что он может знать о диких зверях?
Я с молчаливым презрением отвернулся от этого человека. И даже не счёл возможным отвечать подобному наглецу.
— Подумайте об этом! — сказал директор. — Взвесьте моё предложение. Я плачу по пять крон за вечер.
Тут я молча поднялся с места и вышел из трактира.
Я считал, что ничего другого мне не оставалось. Понятное дело, директор страшится конкуренции, боится, что я привлеку публику со всего городка; он хотел подкупить меня, выбить из игры. Никогда, — сказал я себе. — Никто никогда не заставит меня изменить искусству. Духовные ценности — вот моё призвание.
Прошёл день и наступил вечер. Я старательно вычистил свой костюм, надел свежую сорочку и направился в Парковый павильон. Было семь часов вечера. Я с большим усердием подготовил свою лекцию, в голове у меня теснились прекрасные возвышенные слова, которые я намеревался произнести, и в душе я уже предвкушал верный успех, ошеломляющую победу, о которой будет тут же сообщено по телеграфу.
Шёл дождь. Погода была не из лучших, но разве может какой-то жалкий дождик удержать любителей литературы? На улицах я то и дело встречал прохожих — пара за парой под одним зонтом шагала мимо. Меня удивляло только одно: в отличие от меня, они направлялись вовсе не к Парковому павильону. Куда же они шли? Уж, верно, эти обыватели спешили в зал Рабочего союза, на обезьяний спектакль.
Билетер был уже на посту.
— Пришёл уже кто-нибудь? — спросил я.
— Нет, — отвечал он, — но ведь до начала ещё больше получаса.
Я вошёл в зал, в неоглядное помещение, где мои шаги прозвучали, словно оглушительный конский топот. Господи, хоть бы этот зал был набит битком, так что яблоку негде упасть, и публика с нетерпением ожидала бы оратора, но, увы, — павильон был пуст.
Я прождал тридцать долгих минут — никого. Я вышел из зала и спросил билетера, каково его суждение обо всём этом. Оно оказалось сдержанным, но я был утешен. Он сказал, что сегодня вечером неподходящая погода для лекции, в такой сильный дождь люди неохотно выходят из дома; впрочем, добавил он, публика большей частью всегда приходит в последнюю минуту.
И мы снова стали ждать.
Наконец появился какой-то человек, стремительно шагавший под дождём, он заплатил полкроны за билет и вошёл в зал.
— Теперь пойдут, — сказал билетер, кивая головой, — дурацкая привычка у этих людей прибегать е последний миг.
Мы стали ждать. Никто больше не шёл. Под конец мой единственный слушатель, выйдя из зала, сказал:
— Собачья погода!
Это был адвокат Карлсен.
— Боюсь, сегодня никто не придёт, — сказал он. — Ведь дождь льёт как из ведра! — Заметив мой сокрушённый вид, он добавил: — Я предчувствовал это, потому что видел барометр. Слишком уж быстро он падал. Вот почему я советовал вам отменить лекцию.
Билетер по-прежнему верил в мою звезду.
— Подождём ещё с полчасика, — сказал он. — Наверняка ещё придут человек двадцать-тридцать.
— Сомневаюсь, — сказал адвокат, застёгивая плащ. — Вот что, — обернулся он ко мне, — пока я не забыл. Вы, разумеется, ничего не должны за аренду.
Сняв шляпу, он поклонился и ушёл.
Вдвоём с билетером мы подождали ещё полчаса и подробно обсудили создавшееся положение. Затея моя провалилась, и я был этим глубоко уязвлён. В довершение всего адвокат ушёл, не взяв полкроны, которую ему следовало получить назад. Я хотел было бежать за ним, чтобы вернуть ему деньги, но билетер удержал меня.
— Я оставлю их себе, — сказал он. — Тогда вы будете мне должны всего лишь ещё одну такую монету.
Но я дал ему вдобавок ещё целую крону. Он был мне верной опорой и заслужил награду. Он от всей души поблагодарил меня и, уходя, пожал мне руку.
Я зашагал домой, согнувшись под бременем поражения. Я был совсем подавлен обидой и стыдом и стал бесцельно бродить по улицам, ничего не замечая вокруг. Беда усугублялась тем, что теперь у меня даже не осталось денег, чтобы возвратиться назад, в Христианию.