Самый великий художник не должен противопоставлять себя миру. Дело тут не в убийствах, а в лишении себя союзников. Единственный из объектов переноса, о котором он жалел, добровольно пошедший на это, не слишком одаренный юноша Матейо, он ведь мог стать его преданнейшим помощником. Единственную ученицу, которой он в итоге доверил все, художник взял слишком поздно. Сарио требовался качественно новый ход, разрыв этого противостояния между той пользой, что он приносил государству и теми конкретными жертвами, в тела которых вселялся. Если бы через постепенное приобщение к секрету нескольких человек он стал бы семейным божком, еще одной мрачной тайной этого клана - тогда он действительно имел бы возможности для постоянного занятия должности верховного иллюстратора, создания величайших полотен и определения направлений в живописи. Объекты бы ему нашли. В такой большой семье всегда много неугодных. Добровольцы бы отыскались сами. А так друзья приходили и уходили, а враги множились и множились - ведь подписи под картинами оставались за покойниками, а список злодеяний висел на нем.
Он не пробовал провернуть комбинацию по мотивам Дориана Грея (естественное, он не читал Оскара Уальда, но подобный магический прием встречается в мифологии) - написать портрет, который затормозил бы его старение. Тогда бесконечная погоня за телами, которая заставляла его каждые двадцать лет подыскивать себе очередную жертву, не вытягивала бы из него столько сил. Не пробовал сделать колдовство всеобщим достоянием, объяснить знаки другим людям: тогда бы он сам снял бы противоречием между семьей и обществом, наверняка, нашлось бы много талантливых людей и странствия из тела в тело не стало бы таким ужасным актом. Он не попробовал тысяч вещей, которые могли превратить его из вампира в гения-долгожителя.
Что еще более любопытно, он не предпринял попыток разыскать источники того колдовства, которым владел. Таззаибы, то племя кочевников, которое и создало эту магическую книгу, оно было разбито. Почти все колдуны погибли, но ведь обрывки сведений должны были остаться? Некоторые свои жизни Сарио был вынужден проводить в эмиграции - опасность разоблачения была слишком велика - так почему же он ни разу не съездил в пустыню? Он ведь мог бы организовать целую этнографическую экспедицию или поехать в одиночку.
Наконец, что выступало его основной задачей в превращениях? Подобрать сильное, здоровое тело, занять пост Верховного Иллюстратора, написать главную картину и уже в зените славы выпустить Сааведру из картины. Но каждый раз он выбирает тела, отягощенные фамильным физическим недостатком Грихальво - стерильностью, по которому и определяют наличие у них дара к колдовству. Между тем, Сааведра, обладавшая этим даром, могла иметь детей. Значит сверхзадачей при поиске новых тел для Сарио становится физически полноценный человек, способный колдовать. Как же найти его? Ответ очевиден с помощью картин. Старый кочевник-колдун, живший в городе, поставил среди площади невидимый обычным глазом шатер и лишь Сарио смог его разглядеть. Картина должна была быть видна во всех деталях лишь одаренным людям.
Но разве это его вина? Как получилось, что до двадцати лет он раз за разом обманывал судьбу в гениальных прозрениях, качественно новые интриги зрели в его мозгу как шампиньоны. Он смог восстановить потрепанную магическую книгу, которая давала ему могущество. А после первого перевоплощения будто отупел. Лишь немного улучшал магические краски и совершенствовался в живописи. Здесь явный просчет в сюжете. Авторы пытаются сказать, что тела воздействовали на новую личность - одни были чуть более ленивы, другие с худшим даром. Но за триста лет не было сделано почти ничего!! Это при том, что при переносе он каждый раз страшно рисковал, мучался из-за этого.
И если авторы так уж желали наказать художника, то описан уже в литературе выход из этой ситуации: в романе Генри Каттнера "Ярость" главный герой обладает волей, способностями к подчинению людей и жаждой власти. Схожесть ситуации в том, что перетряхнув цивилизацию, совершив множество добрых и дурных поступков, он тоже вступает в противоречие с обществом слишком много за ним вранья, пролитой крови и поломанных судеб. Но в итоге его не убивают, а кладут в анабиоз. Про запас. Когда еще может понадобиться такой лидер? В "Золотом ключе" у Сарио практически нет шансов выйти из картины - его обрекают на медленную и мучительную смерть.
Еще одним просчетом кажется укрытие, где стоял его групповой автопортрет, предохранявший от инвольтаций, и где хранилась магическая книга. Эта комнатка над винной лавкой посещалась им "два месяца за сто лет", была опутана массой заклинаний и хозяева лавочки были ему преданы, хоть ничего и не понимали. Однако здание надо чинить, вставлять стекла, разбитые камнями уличных мальчишек, тушить пожары, наконец. У хозяев, напуганных им в прошлый свой визит, подрастают дети, которые обязательно куда-нибудь проберутся. Словом, триста лет это укрытие не продержалось бы. Даже полстолетия представляются сомнительной цифрой. То же самое относится к заколдованной Сарио двери, из которой и должна была выйти Сааведра - триста лет она простояла во дворце и ее никто не заметил. Как же мылся пол рядом с этой дверью?
Самым интересным вопросом из мелких деталей остается освещение картины. Сааведра, говорила, что когда картину надолго закрывали в подвале, она погружалась во тьму. А через зеркало, когда на картине не было покрывала, можно было наблюдать внешний мир. Но как же тогда быть с абсолютной темнотой в комнате, куда заточили Сарио? Когда погаснут свечи - для зрителя картина потемнеет, однако, будет ли поступать свет туда извне, скажем, из зеркала?
В итоге роман производит впечатление интересно, острой, хоть и несколько растянутой истории, из которой не хочется выводить общечеловеческие моральные нормы.
Март 2003г.