Впереди высокий яр, за которым должен был показаться взвоз, а там до родного поселка — рукой подать. Глядя вперед, Костя с замиранием сердца думал о встрече с отцом, которая, по его расчетам, должна состояться именно там, на Тургеневской улице.
«Скорей, скорей вперед!» — подгонял он себя.
Вдруг возле камня, на котором стоял Костя, что-то зашевелилось, ожило и начало подниматься… У мальчишки захватило дыхание, подкосились ноги, и, отскочив, он испуганно попятился, еще не веря тому, что произошло. Невдалеке взметнулось пламя. Оно осветило спину поднявшегося бойца, на запыленной шинели которого Костя заметил отпечаток босой ступни. «Это мой след», — догадался он и притаился. А поднявшийся боец постоял несколько секунд и снова приник к земле, свернувшись таким же клубком, как и другие спавшие здесь бойцы, которых Костя принял за камни.
Смертельно усталые после тяжелого боя, воины были отведены в резерв и, ожидая очередного приказа, отдыхали. Ни взрывы, ни стрельба не тревожили их. Поднять мог только голос командира, только его короткая команда: «В ружье!»
От школы, в которой учился Костя, остался лишь Скелет: окна выбиты, крыши нет, потолки обвалились. Вместо дверей — черный зев, дышащий гарью. В школе, как и во всем городе, хозяйничал пожар: кажется, все, что могло гореть, — сгорело, и тем не менее огонь все еще разгуливал по развалинам.
Не задерживаясь у школы, Костя пошел на Тургеневскую. Но где же она? Ни домов, ни оград, ни деревьев. Сплошные развалины…
От слабости закружилась голова. Воды хотя бы глоток, но где ее взять? И тут Костя вспомнил, что прошли уже сутки, как он ушел из госпиталя и ничего не ел…
Где-то между заводами загрохотали пушки. «Это наверняка по фашистам. Вот молодцы наши, и как здорово бьют. Ладно, покажусь артиллеристам. Хватит прятаться. Скажу, что к отцу пришел, и отвяжутся, а если добрые, то покормят и покажут, где папин полк».
Однако попасть к артиллеристам Косте не удалось. Едва он добрался до территории завода «Красный Октябрь», как попал под обстрел вражеских минометов. На заводской территории вспыхнула нефть. Огонь, взвиваясь, хватался за тучи. В эти минуты черные развалины начинали шевелиться, а тени заводских труб то падали под ноги, то, как огромные удавы, уползали в темноту.
Эта ночь показалась Косте бесконечной. Прятаться в темноте — страшно, быть на освещенных местах — опасно. В догорающие дома падали снаряды, и оттуда, точно вулканы, извергались столбы огня, затем с неба долго валились искры. Боясь наступить босыми ногами на горячие угли, Костя подолгу стоял на одном месте. Он уже не верил, что когда-нибудь выберется из этих развалин.
Лишь к утру он дошел до Банного оврага. Тут было не так опасно. Но едва рассвело, над заводами закружили фашистские бомбардировщики. Они начали разворачиваться для пикирования.
Пришлось бежать под развалины моста.
— Эй, парень, куда ты?! — послышался сзади голос.
Костя оглянулся и увидел того самого бронебойщика Зернова, от которого скрылся на переправе. «Теперь я объясню, что тапочки отправил обратно в госпиталь», — подумал Костя. Но тут, как назло, над оврагом промчался «юнкерс». Спрятав голову между глыбами, Костя услышал знакомый голос:
— Не солидно. Так ты целый день пролежишь. Эти бомбы не в тебя брошены.
Костя поднял голову, как бы спрашивая: «Как же так, вон прямо на меня летят?»
— Раз самолет над тобой, значит, эти бомбы не страшны. Они упадут вон туда, за баки. По инерции пролетят, понимаешь?
— Понимаю, — ответил Костя и с завистью подумал: «Какой спокойный и про инерцию помнит!»
— Ты куда пробираешься?
— Мне нужна полевая почта номер тридцать два четыреста десять. Вы знаете, где такая часть?
— А зачем она тебе?
— Там мой папа командиром.
— Та-а-к. Значит, к отцу в помощники норовишь? — шутя спросил Зернов и, взяв Костю за плечо, поучительно добавил: — Только знай, от таких помощников, как ты, толку мало.
— Как же так?
— Да вот так. — Зернов усмехнулся. — Мал еще, понятно?
— Понятно.
— То-то, брат. Нечего тебе тут делать. Я еще тогда решил обратно тебя в госпиталь отправить, да не успел.
«Ишь, куда гнет! Еще посмотрим. Вот рванусь из-под руки и стригану вдоль оврага, попробуй догнать». Но это оказалось не так легко. Рука Зернова лежала на плече двухпудовой гирей.
— Скажите, а вы взаправду знаете, где папин полк?
— Ну хотя бы и так. Но дислокацию частей всем знать не положено, — нарочито сердитым тоном ответил Зернов и, взвалив на плечо тяжелый железный брус, направился по оврагу. «Вот ведь какой человек: словом привязал. Он будто знает, что я от него не убегу. Расскажу ему все о себе. Неужели не поймет?»
— Ну вы только подумайте, что я должен делать?
Зернов сбросил с плеч железо, присел на кирпичи.
— Садись, поговорим.
Костя присел.
— Расскажи-ка мне, кто у тебя отец?
Костя не торопясь, рассказал.
— Ну вот что, идем сначала в роту, пообедаем, а тогда попробуем найти тот полк, который тебе надо. Наденем что-нибудь на ноги. Босому здесь ходить не солидно… А там посмотрим: пожалуй, пригодишься для разведки, парень ты ловкий.
— Конечно, пригожусь! — с радостью подхватил Костя.
И стал считать бронебойщика своим другом. «Сразу по-настоящему разговаривает и хорошее дело предлагает. Вот это человек! А силач: вон какую тяжесть несет и шагает — не угонишься за ним».
— Не отставать, — поторапливал Зернов.
Теперь бронебойщик был убежден, что Костя — сын майора Пургина, о котором так хорошо вспоминал Титов. Значит, мальчик пришел в полк к отцу, а отца нет… Да, видать, малый смышленый. «Как же быть? Надо разузнать, чем он интересуется, увлечь, а уж потом сказать… Впрочем, об отце пусть ему скажет Фомин или командир полка», — рассуждал бронебойщик, сочувственно поглядывая на Костю.
Придя в расположение роты, Зернов немедленно развязал свой вещевой мешок и выложил весь запас продуктов — «НЗ»: галеты, сахар, шоколадные кубики, душистый хлеб. Тут же кто-то из бойцов принес котелок горячего чаю.
— Ешь, пей, Костя, и ложись отдыхать. Небось спать охота?
Костя кивнул головой.
— Ну вот, я так и знал. Ложись вон туда, на шинели, а как отстроим блиндаж — на нарах спать будем. Согласен?
— Ага, — едва выговорил Костя.
Выпив горячего чая, он разомлел и сидя задремал.
Зернов перенес его на солдатские шинели и убедившись, что мальчик крепко спит, побежал в штаб полка.
Протиснувшись сквозь группу сержантов, стоящих у входа в блиндаж командира полка, он ворвался к Титову:
— Пургин, Костя Пургин пришел…
Титов поднялся из-за стола и, остановив свой взгляд на расстегнутом воротничке его гимнастерки, спросил:
— А вы почему, товарищ Зернов, не по форме одеты? Все знают, что вы морской пехотинец, и нет нужды ходить с распахнутой грудью и показывать свою тельняшку.
Зернов пожал плечами, но, встретив прямой и властный взгляд Титова, потупился. Рука поднялась к воротничку, к расстегнутым пуговицам.
— Так, а теперь ремень… Хорошо. А гимнастерку надо аккуратно заправлять, вот так. — Титов заложил два больших пальца под ремень возле пряжки и показал, как надо сгонять все складки назад.
— Я с работы… Блиндаж строим, — как бы оправдываясь, сказал Зернов, все еще подозревая Титова в том, что он забыл о славных подвигах майора Пургина и не хочет знать, что в полк пришел сын героя.
— Знаю, что строите блиндаж, — ответил Титов, — но это не дает вам права врываться к командиру полка в таком виде. Майор Пургин даже не разговаривал с такими. Он всегда напоминал: кто нарушает форму, тот не уважает себя и командира. Нельзя надеяться, что такой воин будет свято блюсти дисциплину и не подведет в бою.
— Я не подведу, — нахмурившись, ответил Зернов.
— Не знаю, посмотрим, — ответил Титов.
После этих слов Зернову представилось, что Титов смотрит на него с недоверием, как на слабого и трусливого воина, и захотелось рвануть на себе гимнастерку, обнажить грудь, показать свои раны и сию же минуту доказать, что он не трус. Но прямой взгляд больших, умных и добрых глаз Титова как бы связал руки, а язык приморозил к зубам. По росту, по размаху могучих плеч Зернов не уступал Титову, но на этот раз в глазах бронебойщика командир полка представился богатырем, куда сильнее и выносливее его. Зернов ужал плечи и отступил на шаг назад.