- Куда уж лучше, Марко Данилыч! О лучшем-то нечего и помышлять,- сказала Таифа.- Хоть бы в вере-то господь сохранил, а то вон ведь какие напасти у нас пошли: в единоверческую многие хотят...
- Полноте, матушка! - вскликнул Смолокуров.
- Не лгу, благодетель,- горячо сказала Таифа.- Есть хромые души, что паче бога и отеческой веры возлюбили широкое, пространное житие, мало помышляя о вечном спасении. Осиновские матери к единоверью склоняются, и в Керженском скиту сам отец Тарасий начал прихрамывать.
- Не может того быть, матушка,- решительно сказал Марко Данилыч.- В жизнь не поверю...
- И мы, благодетель, не давали веры, да вот на правду стало походить,молвила Таифа.
- С чего ж это они? - спросил Смолокуров.
- Славы мира, должно быть, восхотели, тесного пути не желают, пространным шествовать хотят.
- А куда пространный-то путь приведет их? - покачав головой, воскликнул Марко Данилыч.
- То не неведомо им, благодетель,- с грустью сказала Таифа.- Люди они умные, слову божию наученные начетчики великие.
- Ах, дела, дела!.. Какие дела-то у вас деются,- в недоумении качая головой, говорил Смолокуров.
- Да, батюшка, Марко Данилыч, дожили мы до слезовых дней,- отвечала Таифа.- Думано ли, гадано ли было?.. Какие бы, кажется, столпы благочестия были? Адаманты! А вот что вышло. Истину глаголет писание: "Несть правды под небесами".
И замолчали. И немалое время в кручинной думе сидели.
- Как матушка Манефа поживает?- спросил, наконец, Марко Данилыч.
- Плохо, благодетель, оченно даже плохо! - пригорюнясь, жалобно ответила мать Таифа.- У всех нас горе, а у ней вдвое... Слышали, может, про неприятности, что после вашего посещения у нас случились?
- Какие, матушка? - спросил Марко Данилыч.
- Про племянненку-то про нашу любезную, про толстуху-то нашу, Прасковью Патаповну, нешто не слыхали? - спросила Таифа.
- Замуж вышла,- сказал Марко Данилыч.
- Головушку с плеч снесла матушке! - со слезами стала говорить Таифа.- Во гроб ее уложила!.. Вот чем заплатила за любовь ее и за все попечения. Души в племянненках матушка не чаяла, и что же теперь? Одна горе принесла преставилась, другая всю обитель осрамила, позор навела и на матушку...
Потерпи ей господи за такое озлобление... И одно за другим: Марья Гавриловна без бытности матушки сбежала, потом родная племянница замуж уходом ушла!.. Слава-то ведь какая пойдет теперь про нашу обитель! Никогда таких бесчиний в ней не бывало, а теперь и вдовы и девицы замуж сбегают да еще венчаются по-никониански... А тут еще горестные-то наши обстоятельства да еще отпадение от веры в Осинках и в Керженском!..
Тут, батюшка Марко Данилыч и не с таким здоровьем, как матушкино, до смертного часа недолго, а она ведь у нас на Пасхе-то все едино, что из мертвых восстала... Выдался годик, такой годик, что подай только господи крепости да терпения!
- Патап-от Максимыч, слышь, ничего. Не больно гневился на дочку, а зятька, говорят, возлюбил,- сказал Марко Данилыч.
- Что Патап Максимыч! - с горечью молвила Таифа.- Ему бы только самому было хорошо, о других он и думать забыл. Балагурить бы ему только да смехи разводить!.. Ежель ему жених по мысли приходился и дочку он за него замуж хотел выдать, ну и венчал бы как следует, честью. А то на-ко что устроили! Из обители выхватили девицу... Сраму-то что теперь! Соблазну-то! Почитали б вы, что Гусевы пишут из Москвы да Мартыновы, а они ведь наши первые по всей Москве благодетели. К вам, пишут, мы по духовному делу посланника послали, а вы его сосватали да женили... Иноческое ли это дело свахами вам быть? - пишут... Каково это сносить, благодетель?.. Сами посудите, Марко Данилыч. Как еще переносит наша матушка такие неприятности!
- Да как же это в самом деле жениться-то его угораздило? Поглядел я тогда на него, воды, кажись, не замутит,- сказал Марко Данилыч.
- А пес его знает, проклятика, как его, окаянного, угораздило! вскликнула в сердцах Таифа.- Известно, что без вражьей силы тут не обошлось. Выбрал окаянный себе нечистый сосуд в том проклятике... Колдунья одна есть, возле нашего скита проживает. Не раз она была приличена в волхвовании. Марья Гавриловна к ней же по утренним зарям тайно хаживала, а потом вот и сбежала...
Кто знает? Может, и Параша с любезным своим к ней же бегивала?.. Не иначе надо думать, что колдунья назло нашей матушке бесовскою силой все это дело оборудовала. Такое у нас рассуждение держат, и сама я так понимаю. Сжечь бы ее, еретицу поганую, и со всем бы домом ее. Угодное бы господу то дело было. Ведь это хуже чумы. Хуже чумы, благодетель. - Чего бы, мне кажется, много-то об этом заботиться матушке Манефе? - после недолгого молчанья сказал Марко Данилыч.- Ежели бы еще черница сбежала или канонница, ну так еще, пожалуй. А то ведь мирская девица, гостья. Никакого, по-моему, тут и сраму-то нет ни матушке, ни обители.
- Как же нет сраму, Марко Данилыч? - с горячностью перебила его Таифа.Сохранить, значит, девицу не сумели, приглядеть не могли за ней. Разве это не стыд, разве не срам? А опять же этот Василий Борисыч, иссохнуть бы ему... Какую остуду у московских навел на нас! Теперь ведь по всему христианству про нас худая слава пронеслась. Вот, скажут, на Керженце-то какие дела делаются! Рогожских послов в великороссийской венчают!.. Какого еще больше сраму, Марко Данилыч?..
Помилуйте! А по нашим-то скитам? Нешто нет у нас завистниц, особливо по тем обителям, где вольненько живут? Матушка-то Манефа, сами знаете, старица строгая и над другими обителями держит верх. За непорядки, бывало, началит самих игумений... А теперь?.. Чего-чего теперь они не плетут на нас!.. Волос даже вянет...
- Все бы не след матушке убиваться,- сказал Марко Данилыч.- Кто довольно ее знает, тот худа об ней не помыслит, а ежели непутные языки болтают, плюнуть на них, да и вся недолга.
- Хорошо так вам говорить, Марко Данилыч,- с горячностью молвила Таифа.- А из Москвы-то, из Москвы-то что пишут?.. И здесь, к кому ни зайдешь, тотчас с первого же слова про эту окаянную свадьбу расспросы начинаются... И смеются все. "Как это вы, спрашивают, рогожского-то посла сосватали?" Легко ль это слушать, благодетель, легко ли терпеть? Нет, Марко Данилыч, велика наша печаль. Это... это... И, горько заплакав, Таифа замолчала.
- Жаль мне матушку. Оченно жалко,- помолчав недолго, молвил Марко Данилыч.
Не смеялся он теперь, как в то время, когда Самоквасов впервые рассказывал ему про свадьбу Василья Борисыча. Жалко ему стало Манефу и Таифу жаль; они ведь так пеклись о Дунюшке, так много любят ее.
- А у нас-то в обители, Марко Данилыч, какое дело сделалось,- начала в свою очередь жалобиться мать Таисея.- Помните, как на Петров-от день гостили вы у нас в Комарове, Самоквасов Петр Степаныч да панковский приказчик Семен Петрович были у нас?
- Помню,- сказал Марко Данилыч.
- В обители у нас приставали,- продолжала Таисея.
- Помню.
- После вашего отъезда еще с неделю прогостили. И вдруг Петр Степаныч ни с того ни с сего срядился вдруг и уехал.
- Здесь он теперь,- заметил Марко Данилыч.
- Вот видите,- сказала Таисея.- И Семен Петрович тоже уехал, оба даже не простившись. Очень было это тогда нам обидно, кажется ничего худого от нас не видали, рады мы были им всей душой, и вдруг не простившись... Хорошо ли это с их стороны?
- Не хорошо,- сказал Смолокуров.- Люди молодые, ветер в голове...
- Да как же это не простясь-то? Помилуйте! Как же это возможно? Нешто так делается?
- Не делается, матушка, не делается,- ответил Марко Данилыч и вдруг, чтоб как-нибудь отвязаться от рассказов Таисеи, сказал:- Что же это я? Хорош хозяин! Сколько времени толкуем, а нет, чтобы чайком попотчевать дорогих гостей... Вот что значит без хозяек-то.
- Напрасно беспокоитесь, Марко Данилыч, сейчас от чаю,- отирая глаза, молвила Таифа.
- Сбери-ка нам, любезный человек, поскорее самоварчик,- приказал Смолокуров влетевшему на звонок коридорному.
- Сею секундой-с,- быстро ответил тот и вихрем полетел назад.
- Право, напрасно беспокоитесь, благодетель,- говорили старицы, но за чаем замолкли.