Под святыней-то у него богомерзкие шутовки (Шут, шутовка - в смысле нечистой силы. Шут - черт, шутовка - русалка и всякая другая нежить женского пола.) своему царю сатане служат бесовские молебны... У неверных, не знающих бога калмыков, доводилось мне на ярманках бывать, и у них такой срамоты я не видывал как здесь под кровом преподобного Макария, желтоводского чудотворца!..
Первостатейные купцы не один раз приговоры писали - прекратить бы это бесчинство, однако ж ихние хлопоты завсегда втуне остаются... С крестом да с молитвой пообедать обедать места не сыщешь, а шутовкам ширь да простор. Начальство!..
Под это слово подлетел быстроногий, чистотелый любимовец и ловко поставил закуску на стол.
- А вот и икорка с балычком, вот и водочка целительная,- сказал Василий Петрович.- Милости просим, Никита Федорыч... Не обессудьте на угощенье - не домашнее дело, что хозяин дал, то и бог послал... А ты, любезный, постой-погоди,- прибавил он, обращаясь к любимовцу. Половой как вкопанный стал в ожиданье заказа.
- Вот что я скажу тебе, милый человек,- молвил Морковников.- Заказали мы тебе осетринку. Помнишь?
- Как можно забыть, ваше степенство? Готовят-с...
- Подай-ка ты нам ее с ботвиньей. Можно?
- Можно-с.
- А коли можно, так, значит, ты хороший человек. Тури-ка, поди, да потуривай.
Половой ушел... За водочкой да закусочкой Василий Петрович продолжал роптать и плакаться на новые порядки и худые нравы на ярманке.
- Я еще к Старому Макарью на ярманку езжал,- рассказывал он Меркулову,так и знаю, какие там порядки бывали. Не то что в госпожинки, в середу аль в пятницу, опричь татарских харчевен, ни в одном трактире скоромятины ни за какие деньги, бывало, не найдешь, а здесь, погляди-ка, что... - Захочешь попостничать, голодным насидишься... У Старого Макарья, бывало, целый день в монастыре колокольный звон, а колокола-то были чудные, звон-от серебристый, малиновый - сердце, бывало, не нарадуется...
А здесь бубны да гусли, свирели да эти окаянные пискульки, что с утра до ночи спокою не дают христианам!.. Кажись бы, не ради скоморохов люди ездят сюда, а ради доброго торга, а тут тебе и волынщики, и гудочники, и гусляры, и свирельщики, и всякий другой неподобный клич... Слаб ноне стал народ. Последни времена!.. Ох ты, господи милостивый.
И при этом так громко зевнул, что все на него оглянулись.
Принес половой ботвинью и, перекинув салфетку через плечо, ожидал новых приказов.
- Значит, ты, милый мой человек, из места родима, из города Любима? -спросил у него Василий Петрович, разливая ботвинью по тарелкам.
- Так точно-с, любимовские будем,- тряхнув светло-русыми кудрями, с ужимкой ответил половой.
- Козу пряником, значит, кормил?- улыбаясь, примолвил Василий Петрович. (Про любимовцев все эти поговорки издавна сложены народом. ).
- Должно быть, что так-с...- кругом поводя голубыми глазами, с усмешкой отозвался половой.
- Ведь у вас в Любиме не учи козу - сама стянет с возу, а рука пречиста все причистит... (Про любимовцев все эти поговорки издавна сложены народом.). Так, что ли? - прищурясь, продолжал шутить Морковников.
- Кажинному городу своя поговорка есть,- молвил любимовец, перекинув салфетку с одного плеча на другое.-- Еще что вашей милости потребуется?
- А вот бы что мне знать требовалось, какое у тебя имя крещеное? - спросил Василий Петрович.
- Поп Васильем крестил, Васильем с того часу и пошел я называться...отвечал половой.
- Тезка, значит, мне будешь. И меня поп Васильем крестил,- шутливо примолвил Морковников.- А по батюшке-то как тебя величать?
Петровым.
Ну, брат, как есть в меня. И я ведь Василий Петров. А прозванье-то есть ли какое?
- Как же прозванью не быть? - тряхнув кудрями, молвил половой.- Мы ведь Ярославцы - не чувашска лопатка (Чувашей зовут "чувашска лопатка"; у них все Васильи Иванычи, а прозваний нет.) какая-нибудь. У нас всяк человек с прозвищем век свой живет.
- Как же тебя прозывают?
- Полушкины пишемся.
- Ну вот прозванье-то у тебя, тезка, не из хороших,- сказал Василий Петрович.- Тебе бы, братец ты мой, Рублевым прозываться, а не Полушкиным.
- Капиталов на то не хватает, ваше степенство,- подхватил разбитной половой, лукаво поводя глазами то на Морковникова, то на Меркулова.Удостой-те хотя маленьким каким капитальцем - Червонцевым бы стал прозываться, оно б и сходней было с настоящим-то нашим прозваньем.
- Нешто у тебя два прозванья-то? - спросил Морковников.
- А то как же-с? Полушкины пишемся, а Червецовы прозываемся,- отвечал любимовец.- По нашей стороне все так... Исстари так ведется... Как же насчет капитальцу-то, ваше степенство?.. Прикажете в надежде оставаться?- немного помолчав, бойко обратился половой к Василью Петровичу.
- Надейся, тезка, надейся. Молод еще, бог даст и до денег доживешь. Дождешься времени, к тебе на двор солнышко взойдет,- сказал Василий Петрович.
- Эх, ваше степенство, ждать-то неохота бы. Пожаловали бы теперь же тысчонку другую - и делу бы конец,- закинув назад руки и склонившись перед Морковниковым, говорил половой.
- Малого захотел! - засмеялся Василий Петрович.- Пожалуй, не снесешь такую кучу.
- На этот счет не извольте беспокоиться. Постарались бы, понатужились,сказал половой.
- Ну, ладно, ладно,- молвил Морковников.- А ты слетай-ка к буфетчику да спроси у него еще другую бутылочку мадерцы, да смотри, такой, которую сам Федор Яковлич по большим праздникам пьет... Самой наилучшей!
Схватя порожние тарелки, Полушкин-Червецов опрометью кинулся вон из залы.
Поужинали и бутылочку с белой головкой распили да мадеры две бутылки. Разговорился словоохотный Морковников, хоть Меркулов почти вовсе не слушал его. Только и было у него на уме: "Не воротился ли Веденеев, да как-то завтра бог приведет с невестой встретиться, да еще какие цены на тюленя означатся?" То и дело поглядывал он на дверь,- "Авось Митенька не подойдет ли",- думал он. Оттого и редко отвечал он на докучные вопросы Морковникова.
- Чего молчишь? Тебя спрашиваю,- сказал, наконец, Василий Петрович, тронув Меркулова за коленку.
- Что такое? - ровно ото сна очнувшись, спросил Никита Федорыч.
- Чего нос-от повесил?..
- Спать хочется,- молвил Меркулов и зевнул во весь рот.
И впрямь, брательник, на боковую пора,- согласился Василий Петрович.Выпьем еще по калишке (Калишка - стакан, рюмка. От латинского calix. В великорусский народный язык перешло из Белоруссии еще в XVII столетии.), да и спать.
Взявшись за рюмку мадеры, Никита Федорыч сказал Морковникову:
- А я давеча на Нижнем базаре в гостинице знакомых разыскивал. Ту барыню встретил...
- Какую барыню? - спросил, зевая, Морковников.
- А что на пароходе-то с нами ехала,- сказал Никита Федорыч.
- Марью Ивановну? Ну вот, сударь! - молвил Василий Петрович.- Так впрямь она в гостинице пристала? Надо думать, что из своих никого здесь не отыскала... Не любят ведь они на многолюдстве жить, им бы все покой да затишье. И говорят все больше шепотком да втихомолку; громкого слова никто от них не слыхивал.
Отчего ж это? - спросил Меркулов. - Такое уж у них поведенье,- сказал Морковников.- По уставу, видно, по ихнему так требуется, а, впрочем, леший их знает, прости господи.
- Да что это за фармазоны такие, Василий Петрович?.. Растолкуйте мне, пожалуйста,- с любопытством спрашивал Никита Федорыч.
- Вера такая. Потаенная, значит,- молвил Василий Петрович, отирая лицо платком и разглаживая бороду.
- Что ж это за вера? В чем она состоит? - с возрастающим любопытством спрашивал Меркулов.
- Кто их знает, в чем она состоит... Все ведь по тайности,- сказал Морковников.- У них, слышь, ежели какой человек приступает к ихней вере, так они с него берут присягу, заклинают его самыми страшными клятвами, чтобы никаких ихних тайностей никому не смел открывать: ни отцу с матерью, ни роду, ни племени, ни попу на духу, ни судье на суде. Кнут и плаху, топор и огонь, холод и голод претерпи, а ихнего дела не выдай и тайностей их никому не открой. И еще у них, слышь, такой устав - неженатый не женись, а женатый разженись...