Под эти слова растворилась дверь, и в столовую вошла молодая крестьянская девушка, босая и бедно одетая. Истасканная понева из ватулы и синяя крашенинная занавеска
(Понева в Рязанской, Тамбовской, Тульской, а отчасти и в Курской губерниях - юбка из трех разнополосных полотнищ. Ватула или ватола - самая грубая деревенская ткань в Рязанской, Тамбовской и Воронежской губерниях. Основа ватулы из самой толстой пряжи, уток - из скрученных льняных охлопков. Идет больше на покрышку возов, на подстилку и на одеяла. То же самое, что рядном или веретьем по другим местам зовется. Занавеска - передник с лифом и рукавами. Иногда, особенно у бедных, она прикрывает только зад и бока женщины.) были у ней заплатаны разноцветными лоскутками. В одной руке держала она лукошко грибов, в другой - деревянную чашку с земляникой.
- Здравствуй, Лукерьюшка, здравствуй, родная,- приветливо молвила ей Варвара Петровна.- Как поживаешь, красавица?
- Все так же,- тихим, робким голосом сказала Лукерьюшка и, подойдя к Варваре Петровне, подала ей грибы и ягоды, примолвив: - Не побрезгуйте.
- Спасибо, родная, спасибо,- ласково ответила Варвара Петровна и поцеловала Лукерьюшку.- Поставь на скамейку, а ужо зайди ко мне, я тебе за этот гостинец платочек подарю, а то вон у тебя какой дырявый на голове-то.
- Не жалуйте платка, Варвара Петровна,- с горькой, жалобной улыбкой сказала Лукерьюшка.- Тетенька отнимет, Параньке отдаст.
- Жаль мне тебя, сиротку бедную... Тяжело у дяди-то? - спросила Варвара Петровна.
- Как же не тяжело? - с глубоким вздохом молвила Лукерьюшка.- В дому-то ведь все на мне одной, тетенька только стряпает. Дров ли принести, воды ль натаскать, огород ли вскопать, корму ли коровушке замесить, все я да я.
- Что же нейдешь сюда, под начал к Матренушке? - спросила Варвара Петровна.- И сыта бы здесь была, и одета, и обута, и никогда работы на тебе не лежало бы.
- Этого мне никак сделать нельзя, сударыня Варвара Петровна. Как же можно из дядина дома уйти? - пригорюнившись, с навернувшимися на глазах слезами, сказала Лукерьюшка.- Намедни по вашему приказанью попросилась было я у него в богадельню-то, так он и слышать не хочет, ругается. Живи, говорит, у меня до поры до времени, и, ежель выпадет случай, устрою тебя. Сначала, говорит, потрудись, поработай на меня, а там, даст бог, так сделаю, что будешь жить своим домком...
- Замуж прочит тебя? - спросила Варвара Петровна.
- Не знаю, что у него на разуме,- отвечала Лукерьюшка.
- А самой-то охота замуж идти? - спросила старая Матренушка.
- Где уж мне об этом думать! Кто нынче возьмет бесприданницу? - отвечала Лукерьюшка.
- И сыщется, так не ходи,- строго сказала Матренушка.- Только грех один. Путного мужа по твоему сиротству и по бедноте тебе не найти, попадется какой-нибудь озорник, век будет над тобой потешаться, станет пить да тебя же бить, ломаться над тобой: "То сделай да это подай, это не ладно, да и то не по-моему!"... А все из озорства, чтобы только над тобой надругаться... С пьянства да с гульбы впутается в нехорошие дела, а ты должна ему будешь потакать да помогать - на то жена. Узнают, раскроется дело - угодишь с ним, куда ворон костей не заносит... А в богаделенке-то не такая б тебе жизнь была. Была бы ты здесь человек божий, все бы тебя почитали, и денежки бы завелись у тебя, а работы да заботы нет никакой. Знай только молись да душеньку спасай.
Призадумалась Лукерьюшка. Хотелось ей привольной жизни, хотелось отдохнуть от тяжкой, непосильной работы у дяди.
- Дяденька-то не пустит,- со слезами, жалобно она промолвила.
- Пустит ли он даровую работницу! - сказала старая Матренушка.- Да ты пришита, что ли, к нему?.. Какой он тебе дядя? Внучатным братом твоей матери доводился. И родства-то между вас никакого нет, хоть попа спроси, и он то же скажет. Сиротинушка ты одинокая, никого-то нет у тебя сродничков, одна сама, как перстик,- вот что... Как же может он насильно держать тебя на работе? Своя у тебя теперь воля... Набольшего над тобою нет.
- Не пустит,- чуть слышно промолвила Лукерьюшка.
- А как он не пустит-то? - сказала Матренушка.- Что у тебя пожитков, что ли, больно много? Сборы, что ли, долгие у тебя пойдут? Пошла из дому по воду, а сама сюда - и дело с концом... Да чего тут время-то волочить - оставайся теперь же. Барыня пошлет сказать дяде, чтоб он тебя не ждал. Как, Варварушка, по-твоему? - прибавила она, обращаясь к Варваре Петровне.
- Что ж? Это можно,- сказала Варвара Петровна.- Оставайся в самом деле, Лукерьюшка.
- Боязно мне,- вздрогнув, промолвила оторопелая девушка.
- Чего боишься?.. Кого?..- вскликнула Матренушка.- Дяди, что ли, али тетки? Так уж сказано тебе, что нет у них над тобой власти. Плюнь на них, да и все тут.
- Прибьет тетенька-то...- шепотом сказала Лукерьюшка.
- Руки коротки - сюда не досягнут,- заметила Матренушка.- Ты то пойми, под чьей защитой будешь жить. Господа-то ведь сильней твоего дяди.
- Скажет за хлеб за соль не заработала...- молвила Лукерьюшка, утирая рукавом слезы.
- Мало ль что скажут, да ведь на всякий сказ есть свой приказ,- сказала Матренушка.
- Намедни как сказала я ему, что зовут меня в Луповицы за старушками в богадельне ходить, так и дядя и тетка так развоевались, что даже страшнехонько стало, - молвила Лукерьюшка.- "Судом, говорят, тебя вытребуем, никому, говорят, не уважим".
- Пустые речи,- молвила Матренушка.- Напугать только хотели. Не бойся, не выдадут. Так али нет, Варварушка?
- Конечно, не выдадим,- отозвалась Варвара Петровна.- Нечего в самом деле тебе, Лукерьюшка, слушать ихние угрозы. Ну еще в самом деле родной бы дядя был, а то и сродником-то он тебе не доводится.
- Грозится дядя-то: "Господам, говорит, своим стану жалобиться, чтобы взяли из Луповиц ихнюю девку",- сказала Лукерьюшка.
- Я у Оброниных тебя выкуплю - будешь моя,- молвила Варвара Петровна.- С Оброниным, с Михайлом Григорьевичем, с барином вашим, в ладах живем.
- Чего ж тебе еще, глупенькая? - подхватила Матренушка.- Целуй ручку, благодари барыню-то, да и пойдем, я тебе местечко укажу. А к дяде и не думай ходить - вот что. Живи с божьими людьми; в миру нечего тебе делать. Здесь будет тебе хорошо, никто над тобой ни ломаться, ни надругаться не станет, битья ни от кого не примешь, брани да попреков не услышишь, будешь слезы лить да не от лиха, а ради души спасенья.