Долги окажутся, расплатиться, с должников деньги получить, рыбные промыслы на Низу и лесные дачи на Унже продать, а не то отдать в кортому - охотники найдутся. А сделавши все это, жить на капитал, положивши его в ломбард, не то держать в сериях. Чтобы устроить все это, я бы пожил здесь до Покрова, а пожалуй, немножко и подольше. Что вы на это скажете, Авдотья Марковна?
- Не знаю, что и сказать вам, Патап Максимыч,- утопая в слезах, ответила Дуня.- Ничего я не знаю, ничего не понимаю. Делайте как угодно, как вам господь бог на мысли положит.
- Хорошо-с. Постараемся услужить,- молвил Патап Максимыч.-Теперь люди нужнее всего: Корнея да Василья Фадеева я рассчитал: минуты невозможно было терпеть - отъявленные мошенники! Понять не могу, как столько времени терпел их Марко Данилыч! Одного человека я нашел, сегодня ж к нему напишу, и дён этак через пяток либо через неделю он будет здесь. А другого надо приискивать, а этого скоро не сделаешь. Я, Груня, полагаю Никифора сюда прислать. Аграфена Петровна в недоуменье покачала головой.
- Что головой-то мотаешь,- досадливо сказал Патап Максимыч.- Разве не знаешь, что теперь он совсем не тот, каким прежде был?.. Отвечаю за него, как за самого себя,- вот тебе и весь мой сказ. Не беспокойтесь, Авдотья Марковна, останетесь довольны. Он у вас был бы при доме, и на Унжу его можно бы было послать приискивать лесных покупателей.
Вечером Дуня легла в своей комнате, там же приготовили постель и Аграфене Петровне. Хоть обе были утомлены от дороги, но сон ни к той, ни к другой что-то не приходил.
- Что лекарь-то вечером сказал тебе? - спросила Аграфена Петровна у Дуни.
- Что сказал! Нехорошо он сказал,- отвечала Дуня...- сначала, как и Патап Максимыч, советовал дела устроить, а потом сказал, что надо мне быть на все готовой, что тятеньке недолго жить. И зарыдала.
- А что еще говорил? - спросила Аграфена Петровна, когда Дуня успокоилась.
- Что еще говорил! Не в свое дело мешаться вздумал... Глупости! вскликнула с досадой Дуня.
- Да что такое? Что он сказал? - настоятельно спрашивала Аграфена Петровна.
- Говорил, что, ежели не станет тятеньки,- трудное для меня будет время. Замуж выходить скорей советовал,- немного смущаясь, ответила Дуня.
- А что ж? Ведь он правду сказал,- молвила Аграфена Петровна.- В самом деле, надо об этом подумать. Аль луповицкие бредни у тебя все еще в голове?
- И думать о них забыла,- сказала Дуня.-- Но зря за первого встречного замуж не пойдешь.
- Конечно,- согласилась Аграфена Петровна.- Не на улице искать суженого. А все-таки ищи, да не будь чересчур спесива да разборчива. В самом деле, надо тебе об этом хорошенько подумать... Есть ли кто на примете?
- Нет,- робко и чуть слышно промолвила Дуня, и румянец вдруг покрыл лицо ее.
- А что было да прошло, про то совсем, видно, позабыла? - с хитрой улыбкой спросила Аграфена Петровна.
- К чему вспоминать?..- со вздохом промолвила Дуня.- Про меня ведь и думать забыли.
- А если нет? - возразила Аграфена Петровна.
- Груня, богом тебя прошу, не поминай! - вскрикнула Дуня.- Что тебе за охота?
- Выслушай меня,- прервала ее Аграфена Петровна.- Точно, в прошлом году с ярманки уехал он за Волгу, и то правда, что поехал он в Комаровский скит к Фленушке. Дошли до него тогда слухи, что она закурила, к водочке пристрастилась, так хотел ее уговорить, перестала бы пить, если не хочет вконец погубить себя. Прожил он в Комарове меньше недели. Ни у матери Манефы, ни у матери Таисеи не останавливался, а с Фленушкой виделся всего только раз. И на другой день после ихнего свидания она приняла постриг. Матушка Манефа при всей обители благословила ее быть на игуменстве, и теперь все у нее в руках, а матушка на покое живет и редко входит в обительские дела...
Только что постриглась Фленушка, Петр Степаныч уехал в Казань - дело там у него с дядей было насчет капитала, и он в Казани что-то очень долго прожил. Получил, что ему следовало, а получивши, за Волгу к нам приезжал, до тятеньки Патапа Максимыча в те поры у него было какое-то дело. Жил у него в Осиповке, оттуда и к нам в Вихорево приезжал, с неделю, коли не больше, прогостил у нас. По старой памяти заезжал и в Комаров и опять-таки ни в коей обители не пристал, а где-то у сирот. Приходил и в обитель, однако Фленушка с ним и в разговор не вступила, сказала, слышь, слова два, да тем и кончила.
- Да к чему это ты, Груня, мне все рассказываешь? - сказала Дуня.- Ездил он в Комаров, не ездил,- мне-то какое дело? И какое еще время нашла говорить об этом!
- Какое время? - спросила Аграфена Петровна.
- Как какое?- возразила Дуня.- Тятенька при смерти, а она со своими рассказами про Самоквасова. И на память-то ему, думаю, никогда я не приходила.
- То-то и есть, что с ума никогда не сходишь... Боится только он тебя. Страшно ему на глаза к тебе показаться, совестно, значит,- сказала Аграфена Петровна.- Ты-то вспоминала ль о нем хоть изредка? Водилась с этой Марьей Ивановной, наслушалась фармазонских бредней и несбыточных затей, убедили тебя, что законные браки богу не угодны, а угодны только духовные, на какие покушался приезжий с Арарата - как бишь его, Денисов, что ли... От их внушений противным казался тебе человек, что готов за тебя хоть сейчас и в огонь и в воду идти... Так, что ли? А он-то, сердечный, гостивши в Вихореве, так тосковал и убивался, вспоминая тебя... Скажи по душе, сущую правду скажи, хоть разок приходил ли он тебе на разум?
- Да... приходил... в последнее время...- чуть слышно промолвила Дуня.
- Скажи, не утай, что было тогда у тебя на душе? - спросила Аграфена Петровна, вставши с постели и и подсев к лежавшей Дуне.
- Вспоминала я про него,- почти вовсе неслышным голосом ответила Дуня крепко обнимавшей ее Аграфене Петровне.- В прошлом году во все время, что, помнишь, с нами в одной гостинице жил, он ни слова не вымолвил, и я тоже... Ты знаешь. И вдруг уехал к Фленушке. Чего ни вытерпела, чего ни перенесла я в ту пору... Но и тебе даже ни слова о том не промолвила, а с кем же с другим было мне говорить... Растерзалась тогда вся душа моя.