«На Северном рынке снег нынче почти что растаял…»
На Северном рынке снег нынче почти что растаял,А воздух от запахов густ и как будто бы сжат…Две псины остались от всей уничтоженной стаиИ серыми шапками около входа лежат.
Свернулись в два грязных клубка неподвижно и молча,За ними ларьки кособоко равняются в ряд.Всего-то две псины. Но как-то уж очень по-волчьиОни исподлобья на мимоидущих глядят.
Ну как им расскажешь, что люди не слишком жестоки,Хотя и богами считать их, увы, ни к чему —Не нами расчислены наши короткие сроки,И всех нас когда-нибудь выловят по одному.
Над нами судьба по-вороньи заходит кругами,Вот – рухнет в пике и добычи своей не отдаст…Собаки молчат.Под ботинками и сапогамиТихонько хрустит обречённо подтаявший наст.
«Из многих пёстрых видеосюжетов…»
Из многих пёстрых видеосюжетов,Которыми нас кормит телевизор,Засел осколком в памяти один,Где люди в серой милицейской формеБездомную собаку расстрелялиУ мусорного бака во дворе.Она сначала всё хвостом вилялаИ взвизгнула, когда раздался выстрел,Ей лапу перебивший. А потомВсё поняла и поднялась. И молчаСтояла и смотрела неотрывноНа тех или сквозь тех, кто убивал.Я видела, как люди умирают,Я зло довольно часто причиняла,И мне ответно причиняли боль.Я знаю точно: каждую минуту,Когда мы пьём, едим, смеёмся, плачемПо пустякам, когда, закрыв глаза,В объятиях любимых замираем,Обильнейшую жатву собираютСтрадания и смерть по всей земле.Конечно же, бездомная собака,Расстрелянная где-то на помойке,Не более чем капля. Но и всё ж…Собаки умирают нынче стоя,А люди, утеряв свой прежний облик,Иное обретают естество,Столь чуждое и страшное, что разумСмущается и сердце замирает,Пытаясь в бездну правды заглянуть.
Мариенбург
1
Сквозь едкий дым дешёвых сигарет,Сквозь крохотное спичечное пламяНедолгой памяти ещё глядит мне вследСкупыми станционными огнямиМариенбург. И снова я лечу,Прижавшись низко к шее лошадиной,Дорожкой парка бесконечно длинной,И веточки стегают по плечу.Из поселковой церкви, с привокзальнойПустынной улочки, вечерний тихий звонПлывёт и замирает, будто стон —Не то призывный стон, не то – прощальный.И голубь у дороги сиротливоВоркует всё: «…умру…умру…умру…»И треплются нечёсанные гривыНа душу выдувающем ветру.
2
Мне уже никогда не вернуться туда,Где в глубоких прудах остывает вода,Словно времени тёмный и терпкий настой,Горьковато-полынный, недвижно-густой,
Где в закатных окошках мутнеет слюда,Где, качаясь на лапах еловых, звездаПодлетает всё выше и месяц над нейС каждым взмахом всё тоньше и словно ясней.
И в траве разогретой, глубокой, как сон,Мне уже не услышать сквозь стрекот и звон,Сквозь плывущий под веками медленный зной,Как шуршат облака – высоко надо мной.
Никогда – это веточки сломанной хруст,На иных берегах расцветающий куст,Это голос, летящий сквозь мёртвую тишь,Долгим эхом становится. И только лишь,
Задержавшись над лугом, дыханье моёВсё колышет былинки сухой остриё,Да ещё отраженья на глади прудаСмотрят в синюю бездну чужих «никогда».
3
В краю далёком, в городе МарииДуша осталась пленною навек.Озябший парк и улицы пустыеЗаносит снег, заносит первый снег.
Там стук копыт и глухо, и тревожноТрёхтактным ритмом разбивает тишьИ сонные деревья осторожноНашёптывают: «Стой… Куда спешишь?..»
А небо отчуждённо и высоко,И хрупкий лист ложится в снежный прах.И скачут кони далеко-далёко,И ветер сушит слёзы на глазах.
«Охлюпкой, стараясь не ёрзать…»
Охлюпкой, стараясь не ёрзатьПо слишком костистой спине,Я в Богом забытую ТорзатьВъезжаю на рыжем коне.