– Да. Ты прав. А мы ведь не самые худшие люди в России. Но не герои. Не патриоты.
Наше дело – свое собственное маленькое счастье и закрыться в будку. Каждый, сам за себя. Каждый по отдельности. И нет веры в солидарность честных людей.
– Каких еще честных? Пафос. Так мир устроен: ты не утопишь – тебя утопят. Помогаем друг другу, до тех пор, пока нам это на руку.
– В этом, с тобой не соглашусь. А то, что в себя не верим, в достижение победы здравого смысла и справедливости, это – факт. Правда и то, что перемены пошли после знака сверху и сопровождались потерей порядка потому, что закон еще меньше стал весить. И опасность, я чувствую тоже. Как только те, кто посильнее, подомнут под себя страну, – снова окажемся в клетке. Не хочется верить в это. И трудно представить, как я смогу прожить в такой стране свою оставшуюся жизнь.
– Все дым. Ты молод, Петя. И, может быть поэтому , еще думаешь, что перемена места жительства откроет тебе новые горизонты, возможности, а то и свободу, которая поможет осуществить твои мечты. А я уже боюсь. Как бы не потерял того единственно дорогого, что есть в моей жизни. – Наконец, заговорил Гриша. – Возможность уехать у меня уже давно была. Но я, все здесь, и не трогаюсь. Зачем? Кто знает, как сложится там. Согласен: и здесь не сладко, но и там не просто. А если до сих пор не уехал, несмотря, на обещанную поддержку от родных и тамошних властей, значит, это чего ни будь да стоит. Сомневался и не решился. Может, кто подумает, – струсил или дурак. Может, и так. Но мне кажется, есть здесь какая-то мудрость, не всеобщая, но присущая именно мне. Одни говорят: мы евреи, наш дом Израиль. Другие: наш дом, где мы можем чувствовать себя людьми. При этом, намекают на штаты или Германию. А я вам скажу, хоть и очень многие, десятки лет, пытаются убедить меня в обратном, что только это – моя страна. Я здесь вырос, учился, работал, завел детей, похоронил отца. Здесь, я говорю на моем языке и, только здесь, чувствую себя дома. Уезжать, чтобы горе мыкать? Этого я и тут хапнул. Ведь русские, если они даже евреи, – Гриша печально улыбнулся, – всегда, останутся русскими евреями.
Петр тоже расплылся в улыбке:
– Я даже думаю: многие евреи, понимают, что они – русские, уже покинув Россию.
– Ты прав, Петя… Хоть и не еврей. – глаза Гриши повеселели.
– Такое тоже случается.
– Не знаю, как вы, но я думаю, вряд ли кто станет счастлив, покинув свою страну, свой дом. Во всяком случае, я на это не способен. Скрывать не буду: натерпелся я за свою жизнь и унижений, и коммунистического бреда. Что уж. Такова наша еврейская доля. Нет. Я не осуждаю моих, что сейчас в Израиле. Наоборот: грущу по ним. А они там плачут по России. Не все, конечно. Может, это болезнь – привязаться сердцем, к тому месту, где рос гадким утенком, мерз, мучился? Ведь говорят, и любишь больше всего того, с кем выпало больше всего перенести. Может это неправильно? Никому не желаю той участи, что выпала нашему советскому народу. Я не говорю, сейчас, о тех, кто не испытывал похожих чувств. Кому-то же был нужен, этот идиотизм. Но я к ним не отношусь. И все равно. Все равно, с болью наблюдаю за тем, как рушится здание, в котором я родился, прожил свое детство и молодость. И я не знаю, чего и ждать. Но что не говори, мы народ терпеливый. И русские, и евреи. Что будет – то будет. А мы, тем временем, будем работать и откладывать на черный день. Кто знает, как все повернется. Может, и впрямь, придется уезжать. Думаю, только, что молодым, это предприятие, много легче дается. Но ни тебе, Петя, ни Саше, такой перспективы не желаю.
– Да, я, ни за какие коврижки не уеду. – пробасил Саша.
– А Олегу? – ехидно поинтересовался Петр.
– Да и Олегу тоже. Но, он – отдельный случай. Все-таки, еврей.
Олег ничего не ответил. Он был не из тех, кто любил вспоминать о своей национальности.
– Какой-то сионизм получается. Если мы не евреи, то и права у нас не те.
– Да, нет. Это я так. Нам же хуже. Вы, у себя дома. А мы, и дома не дома. Во всех домах чужие. Я говорю о том, к чему лежит сердце. А поступать, конечно, каждый волен, как пожелает.
– Еще немного и я разрыдаюсь – с доброй издевкой произнес Саша. – Россию любишь как женщину. И уже не ясно извечная еврейская тоска в твоих глазах или русская… Я тоже привязан к нашей земле. Что и говорить: женщина – на пока, Россия – навсегда.
– Это как? – с интересом в голосе откликнулся Петр.
– Жену свою так не люблю, наверное. Хоть с каждым месяцем, привыкаю к ней все