Наконец она ответила:
— Он в Шершеле…
— Вы одна в доме?
Она быстро кивнула головой: «Да». Я был настороже. Подошел к двери, выходившей в коридор, прислушался. Сандалии у меня будто налиты свинцом. Когда я проходил по комнате, мне показалось, что я рассекаю свет и словно продираюсь сквозь высоко натянутую паутину. За стенами комнаты царила тишина…
Надо бы подняться на второй этаж. Снова увидеть бюро, зеленую лампу.
Где-то далеко, словно в ином мире, прозвучал долгий зов пароходной сирены, и мне вдруг захотелось уйти, спуститься к темной воде порта…
Я вернулся к портьере.
Женщина не пошевелилась.
— Когда он должен вернуться?
Она устало сложила руки на столе и ответила мне, понурившись:
— Завтра…
Я переспросил:
— Завтра?
Она опять кивнула и с мольбой посмотрела на меня. В глазах ее сверкали слезы. Они ручейками текли по щекам. Я бросил взгляд на письмо. На него только что капнула слеза и расплылась звездным пятном. А что, если убить эту женщину? Задушить. Потом дождаться возвращения Альмаро. Задушить ее так же, как Фурнье задушил своего немца. Но она не сводила с меня глаз, и у меня появилось такое ощущение, будто все это она прочла у меня на лице. Я отбросил прочь эти нелепые мысли. К тому же я был уверен, что не смогу подойти к ней, схватить ее, сдавить горло… Нет, я никогда не смог бы этого сделать.
— В котором часу он должен вернуться?
Ответит она или не ответит? Я взглянул на нее, и во мне снова закипел гнев.
— К одиннадцати, — ответила она.
Снова мелькнула мысль, что все пошло прахом.
Мадам Альмаро понемногу успокаивалась. Она выглядела теперь не такой подавленной. Она сидела, слегка наклонившись вперед, потная и усталая…
Мне вспомнился ее визит ко мне: Какой ты, однако, гордец, мальчик! Откуда-то она вытащила носовой платочек и теперь прикладывала его к глазам, сморкалась. Где-то в доме пробили часы. (Неужели придется ждать до завтра? Тогда Фурнье сказал: Самое тяжелое — это ждать.) Последний удар часов прозвучал с какой-то нарочитой многозначительностью. Двенадцать часов ожидания!
Я почувствовал себя растерянным, как человек, который неудачно пытался покончить с собой. Я злобно прорычал:
— Это вы посоветовали Альмаро прислать ко мне полицию?
Она вскрикнула, прижав к груди руку:
— Я?..
Ее мокрое от слез лицо здорово постарело за то время, что я был в комнате. (Может быть, фотография на задней стене не ее, а дочери?)
— Не считайте меня идиотом. Разве после своего посещения вы не посоветовали мужу сделать так, чтоб меня арестовали? Вы же знали, что я решил его… отплатить ему за все.
Я говорил запальчиво.
Она опустила голову. Я торжествовал.
— Так ведь, да?
Снова она подняла на меня глаза — те самые, что на фотографии.
— Я приходила посоветовать тебе уехать. Я знала: он хочет сделать так, чтоб тебя арестовали.
— Что? Что за чушь вы порете?
Поразительно! Она хотела вырвать меня из когтей своего мужа! Это она-то, которая, казалось, так восхищается им, которая считает его непогрешимым! В памяти, однако, пронеслось воспоминание о нашей первой встрече там, у лестницы, после того, как Альмаро вышвырнул меня вон.
— Он пришел в бешенство, узнав, что накануне тебя упустили. Он решил отправить тебя в лагерь.
— Но вы мне этого не сказали.
— Я намекнула тебе на это.
Последовало короткое молчание, потом она добавила, словно извиняясь:
— Все-таки он мой муж…
— Верно. Ну и что?
— Я думала, будет лучше, если ты уедешь. Когда я узнала, что ты покинул Алжир…
— Как вы об этом узнали?
— От твоей хозяйки.
— Вы опять были у меня?
— Да.
На этот раз я посмотрел на нее с еще большим удивлением. Почему она так упорно старалась уберечь меня от ненависти Альмаро? В память моей матери? Я хотел было спросить ее об этом, но она снова заговорила, как бы ободренная моим молчанием:
— Вот так я узнала, что ты уехал, что отказался от…
— От мести?
— Да.
— И вы поверили?
Я бросил эти слова, вложив в них уничтожающую иронию. Она как-то покорно, робко взглянула на меня. Ее покрасневшие глаза были полны слез. Мне подумалось, что эта женщина любит Альмаро, боится за него, и если я убью ее мужа, то тем самым нанесу удар и ей, хоть она и пыталась спасти меня. Я спросил:
— Он вам… дорог?
— Ну конечно, — удивленно ответила она.
— Даже после того, как двадцать пять человек погибли в Ага?
Она ужасно покраснела и совсем неожиданно ответила: