Манья в этом месте течет среди скал по шумным каменистым перекатам, густой таежный лес тянется по ее берегам. Место глухое, дикое. Огибая скалы, мы были вынуждены переходить реку вброд. Вода заливалась в сапоги, ноги стали мокрыми. Вскоре дошли до места, где когда-то был мансийский поселок Манья. Он помечен на карте, но в действительности его не существует уже давно, манси переселились отсюда. С берегового косогора в синей дымке видны далекие уральские горы. Отсюда едва заметная тропа повела нас среди леса, в котором обильно росли кедры. На земле валялось множество наполовину расклеванных шишек: кедровки потрудились и здесь. Они сшибают шишки с деревьев, а на земле лущат их. В тайге эту птицу не любят за ее пронзительный крик и за манеру оповещать на весь лес о приближении человека.
Лакомясь по дороге орехами, я изрядно отстал от своих. Впереди, несколько в стороне, на кого-то залаял Паль. Я приготовил ружье и побежал по тропе догонять свой караван. Пробежав добрых триста метров, увидел между стволов рыжие крупы наших лошадей. Старик держал наготове ружье и еще издали подзывал меня рукой.
- Наверно охота надо ходи, - сказал он, когда я подбежал.
- На кого же?
- Белка однако… Может, соболь, - не очень уверенно и почти равнодушно ответил проводник.
Для меня было одинаково интересно: птица, белка или соболь - все равно первого встретившегося зверька надо снимать. Я приготовил оба фотоаппарата и кинокамеру с телеобъективом. Саша остался с лошадьми, а мы с Петром Ефимовичем пошли на лай собаки.
Паль сидел под елью и, задрав морду, не очень усердно облаивал кого-то. Проводник, всматриваясь в хвою, осторожно обошел дерево со всех сторон.
- Белка, - сказал Петр Ефимович и показал на притаившегося на ветке зверька.
Среди темно-зеленой хвои довольно хорошо было видно рыжеватую белочку с пушистым хвостам. Она сидела неподвижно, зорко следя за нами. Прислонив кинокамеру к одному из кедров, я довольно крупно снял зверька. Проводник постучал палкой по ели. Белка забеспокоилась, завертела головой и перебежала на другое место. Я заснял все это, и мы вернулись на тропу, где остался Саша.
Сухая тропа кончилась, началась топь. Наши лошади погружались в воду по самое брюхо. Ноги вязли, идти было трудно. Эта отвратительная местность тянулась километров десять. Лошади, завязнув в трясине, ложились в грязь и рывками старались вырваться из топи. Приходилось беспокоиться о главном - не замочить бы пленку и оптику. Страшным казалось и то, что лошадь, засадив ногу между корнями, может сломать ее при резком рывке. У одной лошади из ноги уже сочилась кровь. Лавируя между деревьями и выбирая более твердую почву, наш отряд молча двигался все дальше и дальше. Казалось, болоту не будет конца.
Но неожиданно топь кончилась и мы очутились в сосновом бору. Здесь пошли все вместе, кучкой. Даже Паль бежал рядом с нами. Но вот он что-то забеспокоился, стал метаться из стороны в сторону, принюхиваясь к земле. Потом вдруг резко бросился вперед. С громким свистом выскочил какой-то маленький зверек, который пулей пронесся по земле и моментально забрался на дерево. Это был бурундук. Проводник с пренебрежением махнул рукой: дескать, этот зверь не стоит внимания, и сердито крикнул на собаку:
- Пырья, Паль!
Всю дорогу я нес кинокамеру на ремне через плечо, она всегда была готова к действию. Поэтому и сейчас постарался не упустить благоприятного случая. Бурундук, пожалуй, самый доверчивый из зверьков, подпускает к себе очень близко. Если же стоять неподвижно, он и сам может подбежать к человеку. У этого зверька больше любопытства, чем трусости, и мне не стоило большого труда снять его в разных позах.
Из соснового бора мы вышли на просторный луг у речки Арпыньи. На лугу косили сено коми из Усть-Маньи. Они устроили себе палатку и жили здесь уже несколько дней.
Немного отдохнув, мы тронулись дальше, чтобы засветло дойти до речки Мазыпатьи. Узенькая, едва заметная тропа повела в превосходный сосновый бор. Место сухое, светлое. Под ногами сплошной черничник. К особо крупным ягодам рука тянется невольно. Черничник сменили лавины брусники. Во рту уже горько и приторно от ягод, больно зубы, но такова уж натура человеческая - нет-нет, да и сорвешь еще ягодку…
Через шесть километров вышли на известную старинную Лебединскую дорогу. Это прямая узкая просека с едва заметной тропой. Она сильно заросла и угадывается только по макушкам старых сосен, растущих по сторонам. Фактически здесь густой лес, от дороги осталось только одно название.
Солнце уже садилось за лес, когда мы подходили к Мазыпатье. Мое внимание привлекло какое-то посвистывание в лесу. Прислушавшись, узнал рябчика. Пошел на свист, но в противоположной стороне послышался такой же голос. Я повернул обратно и вышел на дорогу. Вдруг откуда ни возьмись прилетел рябчик и сел на сосну. Я долго любовался им и жалел, что нельзя запечатлеть его на пленке: были уже сумерки.
В предрассветный час меня разбудило ворчание собаки. Проснулся манси и прикрикнул на нее. Я снова погрузился в сон, но был разбужен выстрелами. Вскоре подошел проводник и бросил на землю что-то тяжелое. Любопытство заставило встать. Около палатки лежали две крупные тетерки.
- Вот это да-а! Сразу двух?
- Сперва один стреляй, потом другой, - объяснил проводник.
Оказывается, Паль, шныряя по лесу, спугнул их с земли на дерево. Пришел хозяин, выстрелил сначала по одной. Другая не улетела, пока он перезаряжал ружье. Еще выстрел, и на землю упала и вторая. До чего же непуганная дичь в этой тайге! Я представил себе, какой упустил кинокадр.
- Зачем меня не позвал, Петр Ефимович?
- Э-э, твоя крепко спал, моя ходи один.
Солнце поднималось из-за леса. Его не было видно, но верхушки кедров и пихт освещались золотистым светом. Мазыпатья была еще в тени, быстрые потоки ее отражали ярко-голубое небо. С прибрежных пихт, красиво драпируя стволы и ветви, свисал свинцово-пепельного цвета мох. Картина разворачивалась изумительная.
Я принялся снимать пейзажи на цветную пленку, как вдруг вновь в лесу залаяла собака. На этот раз проводник довольно уверенно сказал:
- Глухарь. Ходи, ходи.
Это «ходи, ходи» было адресовано мне. Тут уж раздумывать было некогда. Взяв оба фотоаппарата и ружье, ринулся в лес. Осторожно пробираясь между сосен и внимательно всматриваясь, увидел нашу белую собаку под деревом. Она, задрав морду вверх, заливалась лаем. Сердце мое учащенно билось: я впервые шел на глухаря и живым его не видел ни разу.
Осторожно подкравшись, увидел среди ветвей огромную черную птицу. До нее было метров тридцать. Забыв про фотоаппараты, вскинул ружье, прицелился и выстрелил. Глухарь камнем повалился вниз. Послышался звук падения тяжелого тела. Лайка подскочила к птице и схватила ее. Глухарь стал биться и хлопать по земле могучими крыльями. Он вырвался, пробежал несколько метров, но был снова схвачен. Я подбежал и остановился, опасаясь подойти ближе.
Собака держала глухаря за горло. Он бил крылом по земле и, раскрыв большой белый клюв, смотрел на меня. Страшно было протянуть к нему руку. Он бился еще несколько секунд, но скоро затих. Осторожно взяв за крыло, я поднял его. У глухаря была громадная голова с белым клювом и красной бровью над глазом. Бок птицы был прострелен. Гордый своим трофеем, я в то же время испытывал чувство сожаления, что убил этого лесного великана, а не снял его на пленку.
Я понес добычу к своим. Гавриш еще спал.
- Сашка, посмотри, какой петух!