Отец Одольдо неторопливо снял латную рукавицу, со звоном бросил на пол - словно прямо в лицо всему высокому собранию.
- От имени сестры Вайрики. Кто осмелится принять вызов первого меча ордена?!
Миг растянулся в бесконечность среди непрочной тишины, натянутой струною. А затем - струна оборвалась; и брат Эрихью - воплощение праведного гнева! - почти сбежал по ступеням амфитеатра.
- Я принимаю твой вызов, исчадье Тьмы! И знай: торжествовать тебе недолго!
- Хью...
- Опомнись, сын мой!
Что-то ещё силился выкрикнуть Одольдо. И Вахишта тщилась достучаться, в чём-то убедить... Суламифь не слышала, не воспринимала. В один миг перевернулись и рухнули все представленья о мире, все прежние ценности. Так легко - и необратимо.
Предательство. Изменил самый близкий, родной, любимый, кому доверяла как себе... На чём стояла доселе эта вселенная? и на чём стоять ей отныне, когда любовь, доверие, родство душ - всё, что мнилось единственно верным, незыблемым - вдруг оказалось так хрупко, непрочно? Человечность, цивилизованность - не более чем хрустальный замок; обрушился - и лишь зияющая пустота взамен. Как жить в пустоте?
Надвигался, пошатываясь, до боли меч стиснув, уже не возлюбленный - марионетка; и до жути ясно, к кому ниточки тянутся.
- Вижу я страх в твоих глазах, ведьма. - Угроза скрежетала в чужом отныне голосе. - Грядёт расплата за всё зло, что принесла ты миру. И - за ложь! за то, что ты лгала - мне!
- Прошу, Хью, выслушай. - В последнем, отчаянном порыве исправить непоправимое Суламифь шагнула навстречу. - Тебя совсем запутали, меня оговорили. Да, обрадовалась я отцу Одольдо; но неужто тот, кто тайно лжёт, способен радоваться так открыто? Опомнись, и закончится этот кошмар...
- Внемли же благоразумию, сын мой. - Одольдо встал рядом с нею; но сил не оставалось даже на признательность.
- Бегите от неё, отче! - выкрикнул Эрихью исступлённо. - Великим Откровением заклинаю! Она вам глаза отвела... она и вас увлечёт во Тьму!
И тогда отступила Суламифь, и обвела зал взглядом. И Одольдо не нашёл в её глазах ни гнева, ни страха, ни отчаянья. Лишь тихую печаль и жалость. Не о себе скорбь - о нём, об Эрихью, о Бариоле... обо всех здесь. Обо всём их диком, невежественном мире, забывшем заветы Единого, всё глубже во Тьме погрязающем.
И окостеневшая рука Эрихью меч опустила; и дрогнуло что-то даже в злорадно-торжествующем лице Бариолы.
И на миг Одольдо привиделось: вот оно - чудо, на которое так долго он уповал, о котором молился втайне и истово. Чудо, что освободит, наконец, его и Бариолу из порочного круга ревности-гордости. Чудо по имени сестра Вайрика - нет, святая Вайрика! Вот сейчас благодать всепрощенья, от неё исходящая, коснётся каждого в этом зале. И они с Бариолой сделают свой первый, самый трудный шаг навстречу друг другу; и прекратят изощрённую пытку, коей сами себя подвергают двадцать лет кряду. И Владычица Аризия благословит их союз; и все присутствующие вскинут мечи единым порывом, салютуя их воссоединению...
- Что ж медлишь ты, сын мой?! - Выкрик Бариолы, словно ветер ледяной, развеял наважденье последней надежды вмиг и без следа.
- Час возмездия пробил, ведьма!
И взметнулся единственный меч - брата Эрихью.
Прощальным прозреньем увидел Одольдо - Первопророчицу, что вторично пыталась очистить мир от скверны, все грехи его на себя приняв. Вновь - безуспешно.
Опустошённую, смертельно усталую Первопророчицу, казнимую ныне казнью более страшной, нежели костёр.
- Несчастные, запутавшиеся люди...
Шелестящий, едва уловимый шёпот - эхо всепрощенья, отзвук несвершившегося чуда... Синеватая вспышка... Пустота зияющая...
Кто-то за амулет схватился, горячечно бормоча молитву; кто-то вцепился в меч, в нём черпая силы; иные просто остолбенели. Ничего этого не заметил Эрихью. Исчезла Вайрика - выгорело враз и дотла помраченье, его душой завладевшее. Вот прощальный дар того тепла и света, что так щедро изливала возлюбленная на него и на весь мир... дар, для него неотличимый от проклятья. Ослабла рука, разжались пальцы, и меч упал на пол - с безнадёжным, как окончательный приговор, дребезгом.