Он наступил своим ботинком на босую ногу Ханны, сломал большой палец ноги и вывихнул лодыжку, а затем снова сломал два пальца на руке.
Медленно.
Щелк, щелк.
Ханна не могла ходить несколько дней, едва могла двигаться, свернувшись на матрасе в тумане агонии, однако решила, что примет героическую смерть, если это будет означать, что тюремщик умрет вместе с ней.
Во время своего следующего визита, прежде чем уйти, он бросил на матрас фотографию.
Фотографию ее двухлетнего сына, Майло, в объятиях мужа, Ноа, лицо которого казалось искаженным горем и тревогой. Ноа стоял в форме на крыльце их двухэтажного дома в Джунипер-Спрингс, штат Мичиган.
Ханна сразу поняла, что фото сделано всего несколько дней назад. И то, что тюремщик знал ее семью, и где они живут, а значит мог в любое время подобраться к ним. И что в следующий раз, когда она что-нибудь предпримет, пострадают те, кого любит больше всего на свете.
В тот день Ханна перестала пытаться убить своего похитителя. Но не отказалась от борьбы за выживание. День за днем, месяц за месяцем, год за годом ей удавалось просыпаться каждый день, продолжать жить и надеяться. Она отличалась упрямством.
Так было всегда.
И все же Ханна просто обычный человек. Плен измотал ее. Вся эта изоляция, заточение. Постоянные нескончаемые жестокость и страдания.
С каждым днем сознание Ханны все больше и больше от нее ускользало. В самые худшие времена она уходила в себя на несколько часов. Казалась пустой оболочкой, не заполненной ничем.
Но каждый раз, когда приходила в себя, Ханна осознавала, что все еще находилась здесь — в тюрьме страха, боли и страдания.
Теперь вместо карандашей у нее мелки, вместо металла — пластик, а вместо блокнотов на спирали — тетради в тканевых переплетах.
На самом деле предосторожность тюремщика не имела значения.
У Ханны все еще имелись крошечные бритвы «Бикс», которые он ей купил. А также острые металлические зазубрины у банок с консервами. Вот только она не осмелилась воспользоваться ими.
Тюремщик сломил ее волю и прекрасно об этом знал.
Ханна стояла в темноте совершенно неподвижно. Раковина наполнилась, и она закрыла кран. А затем инстинктивно, почти против воли, повернулась к двери.
Лай стих.
Стояла полная тишина.
Электричество было отключено. Генератор не гудел.
Ханна считала надежду своим злейшим врагом. Если бы только она могла сдаться. Самоубийство в ее случае оказалось бы удачей.
Она думала об этом миллион раз. Мысли продолжали крутиться в ее голове.
Ханна составляла планы.
Убить себя будет нетрудно. Если сравнивать с ее нынешним положением.
Конечно гораздо легче было бы сдаться. Смириться со своей судьбой — будущей медленной гибелью или самоубийством, но смертью в любом случае.
И все же Ханна не решилась на самоубийство. И, несмотря ни на что, все еще находилась здесь. Живая.
Какая-то крошечная упрямая часть ее разума продолжала цепляться за надежду, за жизнь. Даже перед лицом неопровержимых доказательств обратного.
Сможет ли она вынести еще одно сокрушительное разочарование?
Даже прогулка по цементному полу казалась невыносимой пыткой. Все, чего хотела Ханна — лечь, заснуть и никогда не просыпаться.
Дверь останется заперта. Она всегда оставалась заперта.
Она била кулаками по этой неподвижной стальной пластине тысячи раз. Разбивала в кровь ладони. Продолжала царапать металл, пока не ломала ногти.
Ханна положила руки на живот, ощутив движение. Затем снова опустила руки по бокам и сделала шаг вперед.
Раз, два, три. Десять шагов до двери.
«Она не откроется. Так было всегда. Зачем ты терзаешь себя?»
Она встала перед дверью. Поднялась на пятках. Страх и предчувствие боролись с отчаянием и безумной ужасающей надеждой.
Цементный пол уже начал подмерзать. Как и воздух. Руки и ноги покрылись мурашками. Холод проникал сквозь кожу стоп и распространялся по голеням, бедрам и телу.
Ханна вздрогнула. Все было реально и происходило на самом деле. Без тепла она умрет. И неважно жива ли в ней надежда или нет.
Она положила правую руку на ручку двери. С трудом сглотнула, в попытке побороть отчаяние и вернуть под контроль ускользающий разум.
«Просто сделай это».
По крайней мере, она хотя бы будет знать.