ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Корень дамютека представлял собой полую трубу; когда Энакин и Вуа Рапуунг влезли в нее, она оказалась где-то с метр в поперечнике. Тесно, но без клаустрофобии.
Почувствовав их присутствие, труба сжалась, охватив очертания их тел с настойчивой силой. Энакину пришлось выставить перед собой руки и спускаться на кончиках пальцев.
Ему казалось, что он сейчас задохнется. Повернуть назад он не мог, потому что следом лез Вуа Рапуунг. Вдобавок приходилось двигаться против вялого, но неослабевающего течения. Когда давление становилось слишком сильным, Энакин складывал свое тело в положение эмбриона, что забирало практически все силы. Когда он высвобождал свое тело и расрямлялся, всего через несколько секунд стены корня стягивались и опять охватывали его. Все это напоминало карабканье по пищеводу змеи, занятой глотанием. Единственной проблемой с этой аналогией было то, что будь оно так, он был бы уверен, что увидит свет в конце слизистого туннеля. Здесь же он полз в темноту, а может, и в небытие. Что, если корень выходит в закрытый водоносный горизонт? Как долго будет работать дыхательный аппарат, сидящий в его горле? Вероятно, пока Энакин не умрет с голоду.
«Если мне удасться спастись с Явина 4», пообещал он себе, «я как-нибудь слетаю на дядину родную планету Татуин или еще в какое-нибудь сухое место». Воды и прочих жидкостей этого путешествия ему хватило бы на десятилетия.
Борясь с надоедливыми страхами, Энакин продвигался вниз.
Минуты складывались в часы.
Он думал о солнце, ветре и неограниченном пространстве.
Он думал о Тахирай. Правильно ли он делает, что пытается восстановить светомеч? Не рискнуть ли отбить Тахирай без меча? Отчетливые прежние контакты в Силе свелись к редким прикосновениям, наиболее мощным в моменты ее страданий.
У Энакина было твердое ощущение, что Тахирай действительно избегает контакта, отталкивает его.
Несмотря на это, в его сознании вырисовалось изображение ее темницы — маленькой комнатушки, отделенной от более просторного помещения тонкой, но несокрушимой мембраной. Ее тюремщиками были такие же йуужань-вонги, как и та женщина, которую Энакин видел у водосборника — с волосами, похожими на щупальца. Рядом виднелось еще несколько таких же клетушек, но эти были пустые и темные и, по-видимому, ждали других юных пленников-джедаев.
В чем еще он был уверен — что Тахирай в большом замешательстве. Она не только не отвечала на его прикосновения — иногда она даже не узнавала их.
Если бы, подумал он, если бы можно было спасти ее без светомеча…
Но это было невозможно. Так думал даже безрассудно-безумный Вуа Рапуунг, иначе они ни за что не стали бы протискиваться сквозь эту километровую тонкую кишку.
Тахирай продержится еще пару дней. Должна продержаться. А он проползет через что угодно, чтобы спасти ее.
Мускулы дрожали, даже когда он подпитывал их Силой, но Энакин продолжал спускаться.
Когда он наконец оказался в полости, достаточно большой, чтобы там можно было свободно плавать и ничего при этом не задевать, то молча отпраздновал это событие, принявшись растягивать и сгибать руки, хлопать ими и махать ногами. Это были самые приятные ощущения, которые он мог себе представить в тот момент. С минуту Энакин не думал ни о чем, кроме этого бесхитростного ликования, но затем тьма, таившаяся в его сознании, напомнила ему, что если пещера никуда не ведет, придеться лезть обратно наверх по этой ситовой штуке. Он достал свой кристалл-светляк и велел ему ожить.
Стал виден Рапуунг, он плавал рядом и казался водяным чудовищемрептилией.
Позади него Энакин увидел выходное отверстие трубы, пробитое в каменной поверхности, которая изгибалась вокруг них, образуя пещеру неопределенной величины. Энакин нашел направление силы тяжести и полез по склону вверх, держась одной рукой за его поверхность. Одновременно он тянулся наружу с помощью Силы, чувствуя, как вода медленно долбит камень и находя скрытые резонаторы — полости, где царил воздух.
Энакин думал, что был счастлив оттого, что выбрался из трубы. Залезть на сырой камень, сорвать с себя гнуллит — это было безгранично приятнее. Он сидел, мокрый и задыхающийся, пока Вуа Рапуунг вылезал из воды за его спиной.
— Надеюсь, дело того стоит, — проворчал Рапуунг.
— Так и будет.
— Лечи свое оружие, и хорош прятаться в этой яме.
— Сейчас приступаю, — сказал Энакин. — Но сначала, Вуа Рапуунг, расскажи мне кое о чем. Ты действительно считаешь, что знаки твоего позора — дело рук формовщицы? Что она сделала это, потому что ты отверг ее любовь?
— С кем ты разговаривал?
— Так говорят другие Опозоренные. Они видели меня с тобой.
Лицо Рапуунга перекосилось, как будто он проглотил самую противную вещь в мире, но воин утвердительно дернул головой.
— Наша любовь была запрещена. Мы оба знали это. Сначала никого из нас это не волновало. Мы надеялись, что Йун-Тксиин и Йун-К'аа сжалятся над нами, пренебрегут гневом Йун-Йуужаня и дадут нам особое разрешение. Раньше такие вещи случались, и неважно, какие глупости ты слышал.
Его губы скривились.
— С нами этого не произошло. Мы ошибались.
— И ты порвал с ней.
— Да. Любовь — это безумие. Когда рассудок начал возвращаться ко мне, я понял, что не могу нарушить волю богов. Я сказал ей об этом.
— И ей это не понравилось.
Рапуунг фыркнул:
— Она стала богохульствовать. Она сказала, что никаких богов нет, что вера в них — это предрассудки и что мы вольны делать все, что захотим, до тех пор, пока мы сильны.
Он отвернулся от Энакина.
— Несмотря на ее ересь, я никогда никому не собирался говорить о ее словах. Она в это не верила. Она боялась, что я донесу на нее или что однажды наши запрещенные встречи привлекут внимание ее начальства. Она честолюбива, Межань Куад. Она злая. Она сделала так, чтобы я выглядел как Опозоренный, потому что знала, что тогда никто не поверит моим словам, что все, что я скажу, будет принято за бред лунатика.