Синди состроила наивные, полные надежды глазки.
– Значит, вы сможете ответить на некоторые вопросы?
Его улыбка чуть померкла.
– Я очень не хочу разочаровывать такое прекрасное создание, но не знаю, что еще могу тебе сказать. Его уже давно нет в живых.
– Ну, есть парочка заметок в блокноте, которые меня озадачили, – поделилась Синди. Она опустила руки и приняла вид милой маленькой девочки, отвечающей на уроке. – Это касается его работы в здании «Колфакс».
Лоб жирдяя заблестел от пота.
– А! Ну, я… я точно не знаю, чем он занимался, когда не преподавал.
– Вы когда-нибудь что-нибудь слышали о «Полуночном проекте»?
Кадык Бека дернулся.
– Это… э-э, возможно, имело отношение к неврологическому исследованию. Я считаю, этот проект давно уже закрыли из-за нехватки финансирования. «Колфакс» сейчас принадлежит колледжу.
– Да, я знаю. Этим летом я там работаю, – призналась Синди. – В лагере. Преподаю игру на саксофоне детям.
– Правда? – оживился жирдяй, слегка улыбаясь. – Значит, ты не только писатель, но еще и музыкант. Молодая девушка с множеством талантов. Я поражен.
Синди уже напылалась и натрепеталась до конца жизни, но все-таки сделала еще одно усилие.
– Вы знаете, кто финансировал исследование?
– Мне очень жаль, Синтия, но боюсь, что не знаю. – Жирдяй схватил устройство, прикрепленное к ремню на штанах, и нажал на кнопку. – Эмилиана? Не могла бы ты принести нам немного чая со льдом и тарелку твоего печенья с пеканом?
Вернул устройство на пояс, он нервно откашлялся. Синди огляделась в поисках какой-нибудь игривой темы для разговора, чтобы заполнить тишину, пока мужик не пустился вразнос.
– Мне очень нравится ваш дом, – неубедительно начала она. – Великолепное место. И такое большое.
Бек оглянулся, будто никогда не видел этот дом.
– Ах. Ну да.
Латиноамериканка появилась незаметно, как всегда, неся поднос с запотевшим кувшином, двумя стаканами и тарелкой с печеньем. Жирдяю определенно понравилось, что появилось время перевести дух.
– Спасибо. – Он принял тарелку. – Эмилиана здесь новенькая. Ее предшественница недавно вышла на пенсию, но прежде нашла отличную замену. Есть такие люди, которых никогда не найдешь в кадровом агентстве. Попробуй печенье с пеканом. Видно, что у тебя нет проблем с фигурой.
Печенье было сказочным, чай – холодным, сладким и вкусным, а жирдяй продолжал бойко сыпать липким потоком комплиментов, но Синди чувствовала, что его сердце к этому уже не лежало. Он чуть не подпрыгнул от радости, когда она сказала, что должна уходить. Даже не прикасаясь, он быстро проводил ее до двери.
Синди прыгнула на велосипед и направилась в университетский городок. Она сомневалась, что вынесла что-то важное из этого разговора, кроме того, что упоминание о Кеве Макклауде так напрягло старую жирную свинью, что он прекратил ее соблазнять. Да что там говорить, серьезно напрягло. Есть о чем подумать.
Она остановилась у «Колфакса», чтобы забрать саксофон из репетиционного зала, и повернулась, когда услышала, как кто-то зовет ее по имени.
Это был Боливар, дядя Хавьера, швейцар в «Колфаксе». На лице у него была широкая улыбка.
– Недавно заходил Хавьер. Сказал, что ты сделала для него хорошую демо-запись, – сказал он. – Он только что отправил заявку.
– Здорово, – откликнулась Синди. – Скрестим пальцы. У него есть хороший шанс получить стипендию. Для него это была бы полезная практика.
Боливар просиял:
– Музыка – это замечательно. Она его поддерживает. Хавьер хороший мальчик. – Он немного. – Спасибо, что помогаешь ему.
Синди смутилась.
– Нет. Ничего особенного, правда…
– Ты помогла ему с саксофоном. Бесплатно даешь ему дополнительные уроки. Он говорит, уроки иногда длятся по два часа. Он счастливчик, а ты хорошая девушка, – заявил Боливар, как будто она набралась смелости ему противоречить.
Многие люди могли бы не согласиться с этим заявлением, но, тем не менее, было ужасно приятно слышать, что кто-то так считает. Боливар повернулся, чтобы пойти дальше по коридору, когда ей в голову пришла мысль о том, что жирдяй сказал об Эмилиане и неофициальных работниках.
– Боливар!
Он повернулся, все еще улыбаясь.
– Да?
– Это может показаться странным, но вы не знаете кого-нибудь из персонала, работавшего в этом здании пятнадцать лет назад? Примерно в августе.
Улыбка Боливара исчезла.
– Смотря зачем тебе это нужно.
– Просто хочу поговорить с этим человеком, – заверила его Синди.
Взгляд Боливара стал очень настороженным.
– По поводу проклятия?
В животе у нее затрепетало.
– Проклятия?
– Когда я устроился на эту работу, люди говорили, будто это место проклято. Но Хавьеру был нужен дантист, а его мама была беременна. У меня не было времени волноваться о каком-то там проклятии. И знать ничего об этом не хотел. До сих пор не хочу.
Холодные пальцы прошлись в жутком щекочущем танце вверх и вниз по спине Синди.
– Не берите в голову, – сказала она. – Я не хочу причинять вам никаких…
– Я порасспрашиваю, – согласился Боливар. – Это было давным-давно.
Синди почувствовала себя виноватой, что из благодарности Боливар будет делать то, что заставляет его нервничать. Но, черт возьми, проклятие? Она порылась в кармане, нашла помятую визитную карточку. Та была простой – только ее имя, чувственная картинка, где она играет на саксофоне, и ее номер телефона. Снимок делал Майлс.
Он же набрал и распечатал для нее карточки.
– Позвоните мне, если что-нибудь узнаете, хорошо? – сказала она.
Боливар кивнул и положил визитку в карман. Синди побежала в свою комнату, надеясь, что ее поиски к чему-нибудь приведут. Все, что у нее было, – это ощущения, энергетика, слухи. Щекотка в области шеи.
Это раздражало. Может быть, в этом и заключается работа детектива. Синди бы сошла с ума. Слава богу, что она музыкант.
Черт возьми, она отчаянно надеялась, что сегодня вечером группа произведет фурор. Чтобы прогнать прочь все сегодняшние волнения, ей понадобится серьезный, вдохновляющий экстаз.
Глава 19
Профессор Сидни Бек глазел через стекло на красивую задницу стройной соблазнительницы, когда та уезжала на велосипеде. Затем он побрел обратно в гостиную и тяжело опустился в кресло. Выпил несколько стаканов чая, съел оставшееся печенье с пеканом, механически похрустывая, затем налил последние полстакана, подошел с ним к бару и разбавил ромом. Проглотив содержимое, он почувствовал себя спокойнее.
Когда зов природы стал слишком сильным, чтобы не обращать на него внимания, профессор пошел в ванную и справил малую нужду. Его сердце билось, но удары казались слабыми, неощутимыми и далекими, будто мышки, снующие на крошечных лапках. Кровь не поступала к мозгу и налитым свинцом конечностям. Он уставился на свое мясистое плоское лицо, на двойной подбородок, на выступающие на щеках вены. Печенье с пеканом Эмилианы превратилось в агрессивно кислый гудрон, который смешивался и пенился, обжигая пищевод.
Макклауд. Он мертв уже пятнадцать лет, а по-прежнему заставляет его чувствовать себя коррумпированным убогим мошенником. Не то чтобы он когда-то тыкал этим Беку в лицо. Кевин не был высокомерным, не хвастал своей гениальностью. Ему это было не нужно. Ему никогда не приходило в голову смотреть свысока на других, менее одаренных смертных, а ведь всем им до Кевина было далеко. У него было все: и гениальность, и спокойная уверенность в себе, и молодость, и красота. Бек так завидовал Макклауду, что готов был его убить.
А может, он так и сделал. Ну уж нет. Не нужно брать на себя этот груз. Все, что он сделал, – это дал ему номер Остермана и сказал, что результаты исследования могут его заинтересовать. Здесь были замешаны деньги. Минимальные затраты времени. Вот и все, за что он был в ответе. Он не знал, что произойдет.
Он не принуждал Кевина звонить и принимать в этом участие. Не заставлял подвергать себя риску.