– Ну, братья славяне, как самочувствие, настроение? - спросил он, присаживаясь рядом на чехлы.
– Настроение бодрое, самочувствие отличное, только холодно и ноги затекли, - отозвался я.
– Вот и хорошо. Значит, слушайте и запоминайте. Порядок работы будет такой, - продолжал он уже другим тоном. - До полюса лететь еще минут тридцать. Как только выйдем на точку, определим координаты, так будем выбирать площадку для выброски.
– Постарайтесь, - сказал Медведев, - поровнее найти.
– А если не найдем, будете прыгать или обратно полетите? - спросил, ехидно улыбаясь, Щербина. Но Медведев так на него посмотрел, что он шутливо-испуганно замахал рукой: - Ну не серчай, Петрович, я же так, пошутил.
– Ты эти свои дурацкие шутки брось, - сказал Медведев зло.
– Ну извини, извини. Так, значит, найдем площадку, сбросим пару дымовых шашек. Скорость ветра и направление определим, а для вас, пока они дымят, хоть какой-то ориентир будет. Сделаем затем кружок над полюсом и, как только выйдем на боевой курс, просигналим сиреной. Тогда занимайте исходные позиции к прыжку у двери. Как услышите частые гудки - значит, "пошел", ясненько?
– Все понятно. А вот чайку горячего похлебать бы не мешало.
– Чайку-то, сей момент.
Действительно, буквально через несколько секунд Щербина появился, неся в руках две пол-литровые кружки с крепким, почти черным чаем.
– Чифирь полярный, первый класс. Пейте, дорогие прыгуны, набирайтесь сил. Вот вам по плитке шоколада. Заправляйтесь на здоровье.
Чай действительно был отличный. Горячий, ароматный. Я сделал несколько глотков, но пить что-то расхотелось. Я попытался занять себя каким-нибудь делом: стал заново привязывать унт, считать ящики. Потом внимание мое привлекли унты Медведева. Я впервые заметил, что они разного цвета: на левом мех серый с черными пятнами, а на правом - густо коричневый.
Почему-то стал казаться тесным мой старый, видавший виды кожаный летный шлем. Я всячески старался отвлечься от мысли о предстоящем прыжке.
– Закурим по последней? - вернул меня "на землю" голос Медведева.
Мы задымили папиросами, делая глубокие затяжки.
– Значит, Виталий, действуем, как договорились, - сказал Медведев. - Я пойду подальше к хвосту, а ты стань с противоположного края двери. Как услышишь сигнал "пошел", прыгай сразу следом за мной. Не то разнесет нас по всему Северному полюсу и не найдем друг друга. В наших шубах не шибко побегаешь.
Главные парашюты решено открывать на третьей секунде свободного падения, а затем, по обстановке, запасные.
Пока мы оживленно обсуждали детали предстоящего прыжка, из пилотской вышел Чибисов - высокий, красивый, в коричневом кожаном реглане. Человек он был решительный, властный, полный неуемной энергии. Не случайно летчики старались не попадаться ему лишний раз на глаза, чтобы не "загреметь" в какой-нибудь незапланированный полет. Впрочем, мое первое знакомство с Максимом Николаевичем не обошлось без курьеза. Однажды на аэродроме мыса Челюскин я дожидался оказии на базу номер один. Начхоз экспедиции спросил Чибисова, как поступить с доктором: ему надо лететь на базу, а машина загружена под завязку продовольствием. Чибисов на секунду задумался и изрек фразу, ставшую впоследствии "полярной классикой": "Грузить пельмени. Медицина подождет". Впрочем, как оказалось впоследствии, к медицине он относился весьма уважительно.
– Подходим к полюсу, - сказал Чибисов, - ледовая обстановка вполне удовлетворительная. Много годовалых полей. Площадку подберем хорошую. Погода нормальная. Видимость - миллион на миллион. Через три минуты начнем снижаться. Как, Медведев, хватит шестисот метров?
– Так точно, хватит, - отчеканил Медведев.
"Только бы поскорее", - подумал я. Самолет сильно тряхнуло. Он словно провалился в невидимую яму.
– Начали снижаться, - сказал Чибисов, - ждите команды. А вы, товарищ бортмеханик, подготовьте дымовые шашки. Бросите их по команде штурмана за борт.
Константиныч подтащил к двери ящик, вытащил две дымовые шашки, похожие на большие зеленые консервные банки, и пачку запалов, напоминавших огромные спички с толстыми желтыми головками, и стал ждать команды.
– Бросай!!
Бортмеханик чиркнул запалом по терке. Как только головка вспыхнула со змеиным шипением, он с размаху воткнул ее в отверстие и швырнул шашку в приоткрытую дверь. За ней последовала вторая. Шашки, кувыркаясь, полетели вниз, оставляя за собой хвостики черного дыма.
Задраив правую дверь, бортмеханик взялся за грузовую. Предварительно он уже успел растащить в разные стороны грузы, загромождавшие подходы к ней. Он попытался повернуть ручку, но она не поддавалась. Бортмеханик дергал ее что есть силы, обстукивал край двери молотком. Но все впустую. Он вполголоса костил злополучную дверь, но она по-прежнему не поддавалась.
Загудела сирена. Мы было приподнялись, но опять вернулись на место. Кажется, сейчас мы начали нервничать по-настоящему. Чувствую, вот-вот Медведев взорвется. Но Андрей молчит, хотя по лицу его и сжатым губам вижу, чего стоит ему эта сдержанность. /
Все. Время упущено.
Петрович не выдержал:
– Черт бы ее побрал, эту идиотскую дверь! Паяльной лампой ее прогреть бы.
Механик виновато молчит, но идея прогреть дверь лампой ему понравилась. Он зажигает пучок пакли и подносит ее к замку, и, о чудо, ручка вдруг поддается усилиям, и замок с сухим щелчком выходит из паза. Наконец-то!
Метлицкий заложил крутой вираж. Пошли на второй круг. Из проема двери в пилотскую высовывается голова в шлемофоне - это штурман Миша Шерпаков.
– Готовьтесь, ребята. Восемьдесят девять градусов пятьдесят четыре минуты. Сейчас выходим на боевой курс. Будем бросать на молодое поле. Думаю, не промахнетесь. Ветер - метров пять - семь в секунду, не больше, температура - двадцать один градус мороза.
Щербина подошел на помощь бортмеханику, и они вдвоем рывком оттянули дверь на себя. Она с хрустом открылась, и в прямоугольный ее просвет ворвался ледяной ветер. Ослепительно яркий свет залил кабину.
Снова протяжно загудела сирена, и, хотя мы с нетерпением, напряженно ждали заветного сигнала, он все же прозвучал неожиданно. Мы поднялись с чехлов.