– Ваня, ты ничего не слышал? - сказал Дмитриев. - Кажется, льдина наша треснула.
– Это тебе со сна показалось. Никаких подвижек и в помине нет.
– У нас всю палатку затопило водой.
– Как затопило?
– Вот так и затопило. Трещина прошла под палаткой, - сказал Дмитриев и, повернувшись, нырнул в темноту тамбура.
Мы полезли за ним. Воды на полу прибавилось.
– Наверное, все наши вещи намокли, - сказал Зяма, стараясь дотянуться до большого мешка с обмундированием, лежавшего на полу в ногах у кровати.
– Черт с ними, с унтами, все равно они уже мокрые, - произнес Саша и смело шагнул вперед, разбрызгивая воду.
Мы продолжали нерешительно топтаться на месте.
– Я сейчас вернусь, - вдруг сказал Гудкович, исчезая за пологом.
Через несколько минут он появился вновь, волоча за собой пустые деревянные ящики. Мы последовали его примеру, и скоро над водой поднялись импровизированные мостки.
– Это не трещина, - уверенно сказал Петров. Он успел обмакнуть палец в воду и попробовать ее на вкус. - Вода-то пресная. Если бы она поступала из трещины, она была бы соленой.
– И вправду пресная, - радостно подхватил Саша, тоже успевший исследовать вкусовые качества воды.
– Эврика! Я знаю, в чем дело, - воскликнул Зяма. - Помните, осенью, когда место для палатки подбирали, аэрологи все хвастались, что место нашли гладкое, как паркет. Вот теперь этот паркет и вышел нам боком. Видимо, это лед замерзшей снежницы. Она до дна не промерзла, а теперь под тяжестью палатки лед и просел.
Но объяснения не высушили воды. Она поднялась уже сантиметров на двадцать.
– Надо доложить Сомову, - сказал Петров, осторожно перебираясь по ящикам к выходу.
Он возвратился вместе с Михаилом Михайловичем. Мих тоже удостоверился в пресных качествах воды и покачал головой:
– Придется вам, друзья мои, переселяться на время в комаровскую палатку-мастерскую. Там, конечно, будет прохладно, но другого выхода нет. Возьмите паяльную лампу. Можете это время пользоваться ею. А за несколько дней, если двери раскрыть настежь, вода вымерзнет. Тогда и вернетесь к своим пенатам.
Поминая недобрым словом аэрологов, мы перетащили в мастерскую койки, спальные мешки, необходимые мелочи и стали располагаться, моля судьбу, чтобы наше новоселье не затянулось. Холод в палатке был адский. Тент ее обветшал за лето, а снеговая обкладка, помогавшая сохранять тепло в наших жилищах, здесь отсутствовала. Пришлось сначала нарезать из сугроба кирпичей и окружить палатку снежной шубой.
Наконец Сомов, активно помогавший нам устраиваться, воткнул лопату в снег.
– Ну вот, теперь стало лучше. Доканчивайте побыстрее да ложитесь спать.
Сомов ушел, а мы, разложив на койках спальные мешки, принялись устраиваться на ночлег. Не снимая курток и свитеров, мы влезли в мешки.
Стоило Петрову, пожелавшему нам приятных сновидений, уходя, потушить паяльную лампу, как в палатке воцарился мороз.
Несколько раз я просыпался от холода, а под утро мне приснился странный сон, будто мне не хватило на обед мяса. Бегу на склад, а на стеллаже ни единого кусочка. Куда все подевалось? Смотрю, из-под снега торчит оленья туша. Подергал ее за ногу. Она как зарычит и превратилась в медведя. Хочу бежать, а ноги словно приросли к сугробу Медведь бросился на меня и ухватил зубами за нос. Я вскрикнул и проснулся.
В палатке кромешная тьма. Сладко похрапывает Саша Дмитриев. Постанывает во сне Зяма. Но - почему так сильно болит нос? "Отморозил", - мелькнула мысль. Нащупав рукой рукавицу, я остервенело принялся тереть нос. Видимо, во сне я раскрылся и едва не отморозил нос. И не удивительно: термометр, лежавший у изголовья, показывал минус тридцать два. Обезопасив от неприятностей мой драгоценный нос, я снова забился с головой в мешок и вскоре задремал.
Утром, когда Петров просунул в палатку голову и гаркнул во весь голос: "Подъем!", со всех коек раздались умоляющие голоса:
– Ванечка, милый, разведи "паялку".
Петров сжалился над нами, и минут через десять температура воздуха поднялась до нуля.
– Знаете, товарищи, ведь сегодня самый короткий день - двадцать второе декабря, - сказал Зяма.
– Ах какое радостное событие, - проворчал я, тщательно пытаясь запихнуть ногу в унт, превратившийся в настоящий ледяной сапог.
– А какой он, день-то? - усмехнулся Саша. - Это когда светло? Я вроде бы и забыл.
Действительно, мы так давно не видали дневного света, что слова "самый короткий день" звучат немного странно.
Конечно, первое, что мы сделали, - отправились на "пепелище". Воды прибавилось еще на несколько сантиметров, и я с дрожью подумал о перспективе долгой жизни в "мастерской". Ах как не ценили мы нашу добрую старую палатку! По сравнению с новой "квартирой" она была просто раем.
– Теперь вся надежда на деда-мороза, - сказал Гудкович.
Наши мытарства продолжались целую неделю. Наконец бассейн в аэрологической палатке превратился в каток. Мы взялись за топоры. Когда тридцать пятое, и последнее, ведро, наполненное кусками льда, было торжественно высыпано за порог, когда старые заледенелые оленьи шкуры были выбиты и тщательно очищены, вновь постелены на пол и покрыты сверху новеньким брезентовым полотнищем, мы дружно решили, что нет худа без добра. В палатке сразу стало как-то светло, чисто и даже уютно. Пока Дмитриев и я были заняты установкой нового баллона с газом, в палатку протиснулся Гудкович, волоча за собой большие деревянные ящики, сколоченные из толстых досок.
Дмитриев высунул голову из-за занавески:
– Ты это чего там маракуешь, Зямочка?
– Сейчас увидишь, - сказал Гудкович. Он поставил ящики, попробовал, не шатаются ли, водрузил сверху койку, привязал ножки к огромным гвоздям, вбитым заранее по углам ящиков.
– И что, думаешь, это тебя спасет от нового потопа? - спросил Саша.
– Вот чудак. Не от потопа, а от холода, - ответил Гудкович. - Не понимаешь, что ли? У пола температура минус пятнадцать, а на высоте полтора метра - всего десять. Правильно я говорю, Виталий?