- А теперь, доктор, - сказал Сомов, надевая на трос грузик, похожий на гирьку, - я пошлю "почтальона". Он добежит до батометра, ударит по защелке. Защелка откроется, оба клапана автоматически захлопнутся, и батометр с пробой воды на этом горизонте под собственной тяжестью перевернется и повиснет на нижней защелке, а новый грузик побежит и проделает то же самое со следующим батометром.
- Ну, это понятно, а как узнать температуру воды в том слое, где находится батометр? Ведь пока вы его вытащите наружу, температура наверняка изменится.
- Это сделать совсем не сложно, - сказал Сомов. - Этот вот термометр, он показал на цилиндрик с отверстиями, сквозь которые виднелась стеклянная трубочка, - устроен весьма хитроумно. Его тоненький капилляр изогнут петлей. А чуть выше резервуарчика, где находится ртуть, капилляр сужен. Когда термометр вместе с батометром переворачивается, ртутный столбик в этом самом узком месте разрывается, ртуть переливается в противоположный конец капилляра и фиксирует температуру воды на данной глубине. Там находится второй, так называемый вспомогательный термометр (атташе), по показаниям которого вводится поправка к отсчету основного термометра. Она корректирует изменения температуры, возникающие при подъеме батометра. Вот и все.
Содержимое каждого батометра переливали в узкогорлую бутылку из темного стекла и переносили затем в жилую палатку. Половину ее занимала походная химическая лаборатория. Когда один гидролог стоял на вахте у лебедки, другой занимался анализами, до рези в глазах всматриваясь в едва видимые при тусклом свете лампочки деления на стеклянной бюретке. В каждой пробе надо было определить содержание натрия, хлора, фосфора и других элементов, содержащихся в океанской воде, и, конечно, ее соленость - количество хлористого натрия, растворенного в литре воды. Исследованиями за время дрейфа станции Сомову с Никитиным удалось установить удивительную переменчивость солености поверхностных вод в Ледовитом океане. Она то увеличивалась, когда начиналось активное образование льда и сильное испарение, то уменьшалась в периоды обильного снеготаяния, при возрастании влажности воздуха и значительных осадках.
Особенно тяжела была работа во время пятнадцатисуточных станций комплексных океанологических наблюдений. Гидрологи, поочередно сменяя друг друга, две недели подряд не покидали своего поста у лунки. И среди этих испытаний самым трудным была необходимость по двадцать раз выскакивать из палатки на мороз и там, в кромешной темноте, подняв над головой анемометр Фусса, определять скорость ветра и, подсвечивая фонариком флюгер, его направление. Но, как это уже бывало не раз, выручила смекалка Комарова. Он зашел однажды вечером в палатку к гидрологам и с таинственным видом положил на стол длинную металлическую трубку, на конце которой был укреплен анемометр и какой-то белый дюралевый круг с делениями и большой черной стрелкой.
- Бачите, ще це таке? - сказал он удивленным гидрологам.
- Не бачим.
Комаров поковырялся в вентиляторном отверстии на куполе палатки, просунул трубу, что-то подвинтил, покрутил, подсоединил проводок к электропроводу и включил лампочку. И сразу все стало понятно. Теперь, не выходя из палатки, можно было, включив лампочку-подсветку, в зеркальце увидеть показания анемометра, а по стрелке определить направление ветра.
За семь месяцев гидрологи основательно потрудились. Полученные данные позволили предположить, что в район дрейфа на глубинах пятьдесят - сто пятьдесят метров проникают тихоокеанские воды.
Обширная научная программа включала в себя изучение растительного и животного мира океанских вод, исследование грунта дна океана и его глубин. Глубины океана измерялись гидрологами почти ежедневно.
А вопросами, где мы находимся, куда занесли нашу льдину ветры и течения, был занят наш "штурман" - астроном Миляев. Без его работы все наблюдения, сделанные гидрологами, "повиснут в воздухе", ибо надо точно знать координаты места, где производились замеры, где взяты пробы воды, где измерена глубина.
Поскольку астроном-наблюдатель не может работать в одиночку, ему придан постоянный штат помощников: Гудкович, Дмитриев и доктор-повар.
...Сегодня моя очередь отбывать "повинность". Астрономическая площадка расположена рядом с кают-компанией за невысоким полукруглым заборчиком из снежных кирпичей. Я устроился на оленьей шкуре, расстеленной на снегу, открыл журнал наблюдений и отбросил крышку хронометра. Часы-хронометр главная ценность астронома. Он бережет их как зеницу ока, ведь точность хронометра должна быть безукоризненной. Недаром Миляев регулярно навещает радистов, каждый раз терпеливо дожидаясь мгновения, когда в репродукторе раздастся сигнал точного времени, поданный обсерваторией в Гринвиче.
- Готов? - спрашивает Миляев.
- Готов, - эхом отзываюсь я.
Миляев приник к окуляру, поймал в "перекрестье" нужную звезду и прохрипел:
- Приготовиться!
Я впился взглядом в золотисто-матовый циферблат хронометра, по которому, звонко тикая, спотыкаясь на секундах, бежала тонкая черная стрелка.
- Есть, - крикнул Миляев, и я торопливо занес в журнал время, что показывали три стрелки - часовая, минутная и секундная. Так повторялось бессчетное число раз. У меня застыли ноги, онемевшие от холода пальцы уже не удерживали карандаш, а Миляев снова и снова повторял: "Приготовиться! Есть!"
Когда Миляев "в духе", то в промежутке между наблюдениями он может увлеченно прочитать краткую лекцию по астрономии. За несколько дежурств с ним я уже научился находить на ночном небе Полярную звезду, серебристые крупинки Плеяд, сверкающих близнецов Кастора и Поллукса. Но обычно, промерзнув до костей, Николай Алексеевич мчится к себе в палатку, заглянув по дороге в брезентовый павильон, где мерно тикают самописцы магнитного поля Земли.
Вот и сегодня день выдался "не лекционный". Спиртовой термометр показывает сорок четыре, значит, на снегу все пятьдесят. За полчаса мы оба превратились в елочных дедов-морозов. Бороды, усы, брови - все бело от густого инея. Наконец он "взял" последнюю звезду и, отпустив меня, вприпрыжку побежал определять наш сегодняшний адрес в Ледовитом океане.