Пожар!!! Я кинулся в тамбур к огнетушителю. Издав странное шипение, он выплюнул тоненькую струйку пены и затих. Отшвырнув огнетушитель в сторону, оставляя на скобе примерзшие к металлу клочки кожи с пальцев, я схватил стоявшее на плитке ведро с водой и выплеснул ее на огонь. Пожар удалось быстро потушить, но на кают-компанию было страшно смотреть. Все было в дыму, копоти, пол залит водой, со стенки свисал обгорелый брезент. Сам я с головы до ног вымазался в саже и растерянно стоял посреди учиненного разгрома.
- С первым пожаром, - сказал Миляев, появляясь на пороге.
- Это почему же с первым? - сказал Яковлев. - Лично для Курко это второй.
Костя аж побелел от ярости, но сдержался. И, процедив сквозь зубы: "Ну, Гурий, погоди у меня", вышел из кают-компании, громко хлопнув дверью.
Злополучное событие, напоминание о котором вызвало гневную реакцию Курко, произошло летом. 12 июля по неизвестным причинам в палатке радистов вспыхнул пожар. Пламя быстро охватило высохший под лучами летнего солнца брезент, и, когда прибежали хозяева, палатка уже превратилась в огромный костер. "Документы, спасайте документы!" - не своим голосом закричал Петров и кинулся в огонь. К счастью, чемодан с записями наблюдений стоял у самой стенки, и его удалось спасти, разрезав палаточный тент ножом. Взорвался бачок с бензином, и четырехметровый столб огня взвился с грохотом кверху. А за ним стали рваться от жары винтовочные патроны. Пришлось оставить дальнейшие попытки спасти что-либо из имущества. Но основная беда состояла в том, что лагерь остался без радиосвязи. Курко, Щетинин и Канаки, проявив бездну изобретательности, собрали радиопередатчик из остатков сгоревшей аппаратуры и небольшого запаса радиодеталей. Связь с землей была восстановлена.
В связи с пожаром был объявлен аврал. Кают-компанию прибрали, отмыли от сажи. Стены заново обтянули брезентом. Камелек тоже привели в порядок, и Сомов даже разрешил попользоваться им немного, чтобы просушить помещение.
22 января
- Гурий Николаевич на обед не придет, - сказал Ваня Петров, забежав на камбуз, - нездоровится ему что-то. Всю ночь кряхтел и охал. Боюсь, не захворал ли? Ты зайди к нам, как народ покормишь.
Едва только кончился обед, отправился в палатку к ледоисследователям.
- Плохо дело, док, - мрачно произнес Яковлев, поворачиваясь ко мне лицом.
- Ты что ж это захандрил, Гурий? - сказал я, присаживаясь на край койки.
- Мы вчера на дальнюю площадку с Иваном ходили. Видимо, продуло. Вернулись в палатку - не могу согреться. Знобит. Я и чайку похлебал, и стопку спиртика выпил. Не помогает. Забрался в мешок, да так и не заснул до утра. А под утро грудь заложило и кашель появился. - Словно в подтверждение, Яковлев закатился глубоким, лающим кашлем и, обессиленный, откинулся на подушку.
- А температуру не мерил?
- Иван предлагал, да я чего-то не решился. А вдруг высокая!
- Тогда держи. - Я протянул градусник.
Через десять минут он вытащил его из подмышки и спросил:
- Сколько?
- Тридцать восемь и три.
- Фу, черт, - выругался Гурий и снова закашлялся.
Я надел белый халат (это всегда производит впечатление на пациентов, тем более на полюсе) и достал из кармана фонендоскоп.
- Дыши. Еще глубже. Хорошо. Теперь послушаем под лопаткой. - Вероятно, я непроизвольно подражал манере вести осмотр детским врачам, вносящим в эту настораживающую процедуру элемент успокоения.
В легких у Яковлева хрипело и свистело на все лады. И справа под лопаткой я обнаружил небольшой участок, издававший при перкуссии тупой звук.
- Ну вот и все, - сказал я. - Бронхит. Полежишь, поглотаешь сульфазол, сделаю, на худой конец, пару уколов пенициллина, и через недельку будешь здоров.
- Ну, слава богу, - сказал Яковлев, облегченно вздохнув. - Я уже решил, что воспаление легких.
Вскоре Гурий, облепленный банками, уже подшучивал, что он первый в мире человек, которому поставили банки на восьмидесятом градусе северной широты.
Напоив больного чаем с сушеной малиной и дав снотворное, я пошел к Сомову.
- Как дела у Гурия? - спросил Михаил Михайлович.
- Неважно. Думаю, у него правостороннее воспаление легких.
- Да ну, - высунулся из мешка Никитин. - Вот не повезло человеку.
- Ничего. Вылечим, - сказал я уверенно. - Гурий - мужик крепкий. Лишь бы торошения не было. С пневмонией по морозу не больно побегаешь.
- Вот этого я и боюсь, - сказал, вздохнув, Сомов. - Что-то не нравится мне ледовая обстановка. Как бы не начались подвижки.
- Да и не вовремя Яковлев захворал, - сказал Никитин. - У них по плану восемь сроков. Как бы от такой нагрузки и Петров не свалился.
Я возвращаюсь в свою палатку. Яркое сияние озаряет мрак полярной ночи. Огненные смерчи носятся по небосводу. Они то свиваются в кольца, подобно гигантским змеям, то цветными метеорами пересекают небо. Вот словно ураган подхватил зеленое облако, завертел и, швырнув в зенит, рассыпал серебристой пылью.
30 января
Последние дни января погода крайне неустойчива. Часто, и почти всегда неожиданно, налетает пурга. Ее сменяет затишье, и на небе загораются золотистые шляпки звезд. На востоке на короткое время появляются нежные краски зари. Ее мягкие розовые тона плавно переходят в синеву предрассветного неба. Но это лишь первые мазки солнца на синем холсте ночного неба.
Однако природа не дает нам передышки, и снова стрелка барометра угрожающе ползет вниз.
Целый день я кручусь между камбузом и палаткой гляциологов. Здоровье Гурия пошло на поправку. У него появился аппетит (а это самый лучший признак выздоровления), и он с удовольствием уплетает бульон и антрекоты, которые я готовлю по персональному заказу.
Бедный Ваня. За эти дни он совершенно измотался. Все восемь сроков ему приходится делать в одиночку. Он похудел, осунулся, под глазами черные тени, но неизменно отказывается от предлагаемой помощи, повторяя: "Не беспокойтесь. Не помру. У вас и без меня хлопот достаточно".
Превратившись в очередной раз из доктора в повара, я принялся разделывать оттаявшую рыбу, приплясывая на обледенелом полу, чтобы согреть ноги. Из репродуктора неслась бравурная джазовая музыка, скрашивая мое существование. Вдруг радио замолкло, и в наступившей тишине я отчетливо услышал странный скрип и скрежет, словно кто-то неподалеку растаскивал бочки. Торосит!