- Гравиметр! - завопил Миляев и кинулся к палатке. За ним поспешил Гудкович. Они подоспели вовремя. Еще секунда, бесценный прибор соскользнул бы в воду, и поминай как звали. Гравиметр перенесли к гляциологам, но ледяное поле стало расползаться по швам. Лагерь превратился в растревоженный муравейник. Мы метались из стороны в сторону, перетаскивая имущество с места на место. Но то там то тут возникали все новые трещины, и мы снова оттаскивали от их края бочки, баллоны с газом, ящики с продовольствием.
Сумерки сгустились. Запуржило. Черная вода в извивах трещин подернулась салом. Усилился снегопад.
Поужинали наспех, но часов в десять вечера "на огонек" заглянули сначала Миляев, за ним Яковлев с Петровым. Мы расселись на ящиках и, попивая "чифир", обменивались впечатлениями о сегодняшних событиях.
- Я только добрался до площадки, - начал Гурий, - залез в палатку, только присел у гальванометра, вдруг как толкнет меня что-то. Гляжу, подо мной льдина разъезжается. Футляр с психрометром бултых в воду, за ним аккумулятор. И ведь трещина прошла точно у самого входа. Да широкая, и глубиной метра полтора. Упадешь - не выберешься. Первая мысль у меня спасти гальванометр. Схватил я его и в дальний угол палатки. Вытащил нож, хотел брезент распороть. Вдруг что-то затрещало, и брезент сам лопнул. Я выскочил наружу, гляжу, по ту сторону трещины Алексеич в одном белье и с треногой от теодолита в руках.
- Да, натерпелся я сегодня страху, - сказал Миляев. - Только задремал, вдруг что-то как грохнет. Меня так и выдуло из спального мешка. Гляжу, у входа - трещина - и прямо к астрономической площадке идет. Теодолит накренился. Вот-вот в воду шлепнется. Я его успел оттянуть. Чувствую, ноги холодит. Мама родная, так ведь я босиком на снегу стою. Кинулся обратно в палатку. Только успел ноги в унты всунуть, опять как толкнет. Я хвать хронометр и ходу. А тут доктор, к счастью, подоспел.
- Это, конечно, хорошо, что доктор подоспел, - сказал задумчиво Иван Петров, - но теперь мы оказались словно на вершине узкого ледяного клина. Мы вот с Гурием Николаевичем смотрели. По бокам два таких ледяных массива. Стоит им только поднажать, и хана нашей льдине.
- Зато хоть потеплело, - заметил Зяма. - Подумать только - всего восемнадцать градусов.
Вот и кончилась наша относительно мирная жизнь. Какие еще каверзы преподнесет нам февраль?
Время от времени с уханьем обваливается где-то в воду подмытый волной снежный пласт. Заунывно стонет в торосах ветер. Над станцией плывет ночь, и только дрожащий зеленоватый луч северного сияния равнодушно скользит по горизонту.
Вахтенный журнал, основательно потолстевший и "постаревший", всегда лежит на ящике в кают-компании. Я время от времени заглядываю в него. То надо вписать очередные координаты нашей льдины, то переписать температуру воздуха, то сверить точность своих дневниковых записей. Вахтенные методично заполняют страницу за страницей, отмечая погоду, состояние льда, болезни жителей, изобретения Комарова, дни рождения - в общем, любые, даже самые малозначительные на посторонний взгляд события, происшедшие на станции за время дежурства. Иногда записи бывают до предела лаконичными: температура воздуха, пурга (или штиль), широта, долгота, роспись. Но порой вахтенного охватывает лирическое настроение, и тогда в журнале появляются такие, например, записи, как сделал Ваня Петров 23 декабря: "Тишина. Бескрайние снежные просторы освещены мягким светом луны. Красок не много, преобладают снежно-белые, но лунные тени придают им множество оттенков и создают картину поистине чудесную и величественную".
Иногда отмечаются "мысли, выводы, наблюдения", вроде указания: "Ропак все время валяется в снегу, вероятно, погода еще больше испортится", или важного замечания Саши Дмитриева после установления камелька: "До этого отапливались паяльной лампой, которая раздражала глаза; долго посидеть в кают-компании нельзя". Если прочесть журнал с начала до конца, то, вероятно, психологу удалось бы за строками записей разглядеть характер каждого полярника. Хотя, может быть, это мнение ошибочно, ибо иногда довольно сдержанные на эмоции товарищи вдруг разражаются романтическими описаниями арктической природы, а "тайные романтики" отделываются несколькими строчками. И все же в журнале немало драматических записей, вроде той, что сделал Макар Макарович Никитин в день катастрофы с самолетом: "Произошло большое несчастье. При взлете Осипов потерпел аварию. Машина упала недалеко от конца аэродрома. Произошло это в 00 ч. 26 октября; машина была совершенно разбита. Раненых доставили в палатки. Оказана первая помощь. Титлов прилетел обратно в 00 ч. 50 м., в 02 ч. 25 м. вылетел на Шмидт". Или набросанная торопливой рукой Яковлева запись с 5 на 6 февраля: "С 9 утра на горизонте видна узкая полоска зари. Днем уже почти светло. Можно читать крупный текст. При свете видно, что все ледяное поле, на котором базировалась станция, разломано и трещины прошли по всевозможным направлениям. Местами лед разломало на мелкие куски, где образовалась целая сетка трещин. Жилые палатки оказались расположенными в вершине узкого клина, зажатого между двумя ледяными массивами. Научные материалы и документация запакованы в чемоданы и вынесены на лед - на открытое место".
6-9 февраля
Ледовая обстановка делается с каждым днем все более беспокойной. Молодой лед, окружавший нашу паковую льдину, долгое время служил надежным буфером, смягчавшим натиск окружавших нас ледяных полей. Но сейчас вокруг нас ледяное месиво. Беспорядочные груды торосов окружили лагерь со всех сторон. Трещина, отрезавшая нас от аэродрома, непрерывно дышит. То разойдется - и черная вода тревожно хлюпает и плещет на ледяной берег, то сойдется - и тогда, противно скрежеща, поползут на берег ожившие ледяные плиты. Сон стал беспокойным. Да и как заснуть, если вокруг то и дело ухает и скрипит лед? Эти дни мы спим не раздеваясь, готовые по сигналу тревоги выскочить из палаток. Если, не дай бог, во время подвижки завалит вход, мы можем оказаться замурованными под полутораметровой толщей плотного, смерзшегося снега.
Но внешне жизненный ритм лагеря не изменился. Почти все разрушения, нанесенные подвижкой льда, уже ликвидированы. Вот только ветродвигатель так и остался на снегу: второй такой толстой балки в лагере, к сожалению, нет. Астрономический павильон Миляева решили не восстанавливать. Теперь Николай Алексеевич вынужден "ловить" звезды на пронизывающем ветру. Но звезд становится все меньше. Днем стало настолько светло, что многие обходятся без фонаря. Впрочем, до прихода солнца осталось немногим больше месяца.