Но, с большим ужасом, Игорь осознавал другое — ребёнок и вправду мог быть от него. Аня с лёгкостью согласилась сделать ДНК прямо завтра, в любой из лабораторий. Эта её уверенность и бесстрашие пугали и заставляли думать о том, что, похоже, весь кошмар в его жизни, только начинается.
Однако, для него оставалось главным одно — найти Леру. «Куда же ты могла пойти?» — вопрошал мужчина у стоящего перед глазами образа любимой. Перебрав в голове все возможные варианты, он, беспокоясь, понял, что жена может вовсе уехать из города.
«Конечно, зная её характер, за это время она может найти тысячу способов и улететь на Марс!» — промелькнуло в голове. И Истомин стал молить лишь об одном: чтобы в кассах закончились билеты. Что было, априори, невозможным.
Калерия не знала, куда ей идти или ехать. Что в Москве, что в Питере, она была своя и, при этом, одинаково чужая. Как пилигрим, который всегда находится в движении. Голова отказывалась думать от слова «совсем». Мозг так же упрямо открещивался от подбора каких-нибудь вариантов. Поэтому, в итоге, девушка приехала на полупустой Московский вокзал.
Прогромыхав чемоданом по каменной кладке полов, она подошла к кассе.
— Доброй ночи! Подскажите пожалуйста, когда ближайший поезд до Москвы? — звенящим от безнадежности голосом, поинтересовалась Лаврова.
— Через час будет первый Сапсан. Билет брать будете? — холодно спросила кассирша.
— Буду. Один.
— Может сразу и обратный возьмёте?
— Нет, мне только в один конец. — тоскливо констатировала Лера.
«С чем приехала, с тем и уезжаешь» — подумалось ей. Разорванное в клочья сердце, чемодан вещей и билет в один конец, в неизвестность. Как она будет жить дальше, что делать — Калерия не знала и пока не могла придумать.
В Сапсане было немноголюдно. «Конечно, вряд ли, кому без острой нужды приспичит в пять утра бежать из Питера» — заключила лерина логика.
Она села у окна и уныло смотрела на улицу. Мозг начинал постепенно осознавать непоправимость произошедшего: то, что долго отказывался делать. К боли, беснующейся внутри, она, кажется, привыкла. По крайней мере, девушке удавалось остаться более ли менее спокойной, принимая её, как данность, и даже умудряясь, всё-таки, дышать.
Это была совсем иная боль. Она отличалась от той, что Лаврова ощущала после смерти родителей, от той, которая плескалась внутри после расставания с Артёмом и отъезда из столицы. Она была другой и, пришлось признать, — была хуже. В тысячу раз хуже.
«Надо же, как мало мы, врачи, задумываемся о том, что в принципе неизлечимо. Как много и как мало мы можем!» — начался неминуемый анализ в голове. Девушка закрыла глаза и тут же увидела лицо Игоря. Из-под опущенных век, снова потекли слёзы. Она понимала, что и это неминуемо. Забыть его, равно умереть. Просто надо пережить. Как-то. Стиснув зубы. Пе-ре-жить.
Через три с половиной часа, поезд прибыл в Москву. Оповещение об этом, вырвало Калерию из беспамятства, куда она провалилась от усталости, и, которое с трудом можно было назвать сном.
Она сошла на перрон Ленинградского вокзала, очередной раз горько усмехнувшись иронии судьбы. В Питере Московский, в Москве — Ленинградский. Тогда, она увозила в Питер свою любовь к столице, теперь наоборот, приехала в чужую ей Москву, с душой, бесконечно рвущейся в город на Неве.
В больнице было как всегда суматошно, шумно. Лера оставила чемодан внизу, у охраны и следовала по коридору отделения прямо к Леднёву. Больше идти было некуда.
— Лаврова? — раздался внезапно бойкий, отрезвляющий голос. Девушка обернулась. Ну конечно, старшая медсестра Забелова. Кто ж ещё?
— Жанна Арсеньевна, доброе утро! — вздохнула Калерия.
— Что-то не очень оно у тебя доброе. — пристально посмотрев на бывшую подопечную, оценила её внешний вид медработник.
— Не выспалась. Сергей Ильич у себя?
— У себя. А ты как, в гости пришла или…?
— Или. Я к нему. — отрезала Лаврова, которая была не в состоянии объяснять всем и каждому, почему она появилась в Москве.
Леднёв принял её радушно, как только мог принять родной человек. А потом, заставил рассказать ему причины её грусти и уныния, которые читались невооружённым взглядом. Калерия о многом умолчала, но большую часть всё равно открыла учителю.
— То есть ты решила уехать? А как же Петя? — спросил мужчина.
— Не знаю, Сергей Ильич. Надо откуда-то силы взять, чтобы обсудить условия развода с Игорем. Пока что, я не могу. Я вообще ничего не могу сейчас.
— Понимаю… Что ж мне с тобой делать, Лаврова? У нас, кардиохирургов, странная профессия. Болезни сердца и сосудов вылечить можем, а сердце, которое болит от любви-нет. Мог бы я тебе помочь-с радостью делал всё, что возможно. — рассуждал мудрый профессор. — А знаешь, мы попробуем кое-что сделать. Для начала тебе надо передохну́ть недельку. Сейчас пойдём ко мне домой, я же не далеко живу, возьмём ключи и я отвезу тебя к себе на дачу.
— На дачу? — удивилась девушка.
— Да. Посёлок небольшой, уединённый. Дачный сезон ещё не в разгаре, соседей мало. Да и беспокоить они тебя не станут. В доме всё необходимое есть. А главное, там перебои со связью и интернетом. Лесок рядом, речка даже. Природа, воздух-сумасшедшие! Сейчас это то, что надо тебе. Побудешь там неделю, наберёшься сил, а я, пока, решу вопрос с твоей аттестацией. Ты же, как я понимаю, скоро должна была её сдавать и окончить интернатуру?
— Да. Не успела, вот. Я и забыла, как-то, об аттестации.
— Я поговорю, посмотрим что к чему.
— Спасибо вам большое, Сергей Ильич. — грустно улыбнулась Калерия, с благодарностью принимая заботу учителя.
— Ты же мне как дочка, Лер. Я до сих пор помню, как ты пришла сдавать вступительные экзамены. Уверенней всех держалась и буквально горела от желания быть врачом! — вспомнил Леднёв. — Ничего, девочка. Всё бывает. — добавил, успокаивающим тоном он.
Всю неделю на даче у Леднёва, Лера боролась с самой собой, воспоминаниями, бесконечно мешающими нормально дышать и болью. Ни на секунду не удавалось отключить, наконец, голову, не думать о произошедшем, не анализировать, не задавать вопросов. Начало лета за окном ничуть не радовало. Для неё это лето стало ещё одним, самым плохим летом в жизни.
Лаврова с тоской вспомнила о том, что через две недели у них могла бы быть годовщина свадьбы и вновь, как впервые, вспомнила тот день, их первый поцелуй, её пьяную выходку… «Да уж, как ты могла подумать, что история, которая началась вот так, может закончиться чем-то хорошим? Дура!» — мысленно упрекнула себя она.
Измученная навязчивыми мыслями, Калерия часами маялась, бродя по дому, будто бы пятый угол спокойствия искала, выпивала литры чаю, хотя, как она сама себе признавалась, хотелось чего-то покрепче. Заливала им странные видения-размышления, тысячу раз пытаясь отвлечься, начать готовиться к экзамену, все время тряся головой, хмуря брови после мысленного приказа сосредоточиться. Не помогало. Пыталась смотреть какие-то фильмы, но при этом, забывала вникнуть в суть мелькающих на экране изображений, лиц, фигур. Играла сама с собой в обманку и, понимала это, уговаривала себя забыть, как навязчивый, пугающий и истязающий сознание сон, все недосказанное, неслучившееся, предполагаемое.
И снова не получалось. Лера сидела в кресле-качалке на втором этаже уютного дома, стараясь не вслушиваться в звенящую пустоту, и смотрела в окно на играющее красками лето, но не видела ничего. Чёрно-белый пейзаж. Как будто, её зрение, стало монохромным, как у некоторых животных.
Сон был переменчив и обманчив. То приходил, то нет. Когда приходил, девушка радовалась — хоть на время удавалось забыться, как под наркозом. Когда нет — было вдвойне страшнее. Вдвойне труднее переживать ночь, и понимать, что дневная пытка не прекратится ни на секунду.
На седьмой день, телефон вдруг заявил о себе. Откуда взялась какая-никакая связь, в этом чудном для забытья месте, одному Богу было известно. Незнакомый номер.