— Есть немцы в вашем роду?
— Были. Бабушка — чистокровная немка. Умерла в тот день, когда войска фюрера вступили в Познань. Очень гордилась своим происхождением.
— Служба у нас нравится?
— Я это доказываю старанием.
Исподлобья Полищук посмотрел на Петра, и еле заметно покачал головой.
— Gut! Gut! Нам такие люди нужны. Мы таких ценим. В какой он у нас должности? — обратился к Полищуку.
— Полицейский. Недавно зачислен, так что не успели еще продвинуть, — то ли с издевкой, то ли в свое оправдание объяснил Полищук.
— Nein! Nein! Das geht nicht! Не годится. Почему не поставили старшим с самого начала? Талантливым, преданным людям, тем более владеющим немецким языком, надо давать дорогу. В качестве поощрения. Мы таких ценим. А время не прибавит ни ума, ни преданности, ни энергии. Правильно? Richtig? Так что приказ на старшего подготовьте завтра же, я подпишу.
— Большое спасибо, герр гауптман. Но я еще не заслужил такого доверия, — скромничал Мамонец.
— Das ist richtig![3] Я это делаю авансом. Не заслужил, так заслужишь в будущем. Volksdeutsch?[4] Нет? Надо оформляться. Обязательно.
Полищук молчал. Нойман занялся своей порцией и уже ни на кого не обращал внимания. Пил он много, никого не приглашал, наливал себе в стакан водку, словно это была вода. Петр старательно нарезал колбасу и подносил пиво.
— Ich bin gleich zurück…[5] — Нойман вытер салфеткой покрасневшее от удовольствия лицо, встал из-за столика, постоял немного, держась за стул, будто проверял устойчивость своего тела, и неуверенно пошел к выходу.
— Что он сказал? — спросил Полищук.
— Сейчас вернется…
Полищук ухмыльнулся.
— Эта прогулка ему не понравится. А тебя он приметил… Я видел, как ты старался. Ладно, выпьем! За наших хозяев. Дай им бог власть и силу… — залпом он вылил в себя все содержимое стакана и заплетающимся языком продолжал: — Война — наш хлеб! Нет войны — и мы ничто. Понимаешь? Мы немцам нужны, ты да я, пока есть черная, грязная работа, которой они не хотят пачкать свои руки. Золотари мы на этой вонючей свалке, убиваем, пытаем, грабим, сами подыхаем. Теперь все — по законам войны… Но законы меняются. Бывало, и королям снимали головы. Так что потом — если оно вообще будет для нас, это потом… Что ты на меня смотришь? Ах да, я и забыл, в тебе же арийская кровь течет, правда, немного ее, примерно с хороший плевок, но все же арийская… — Он причмокнул толстыми губами и расхохотался. Но тут же прервал свой смех: в дверном проеме появился Нойман, который, судя по виду, еле сдерживал бешенство.
— Возмутительно! Русские свиньи! Топить их надо, топить… — грозился он кому-то, садясь за столик.
От этих слов Полищук поморщился, но ничего не сказал.
К столику мягкой, неслышной походкой подошел хозяин казино.
— Что угодно господину офицеру?
— Угодно закрыть вас на один часик вон там, в вашем туалете, и проверить, насколько вы живучи!
— Господин офицер, сегодня мы специально по этому вопросу вызывали инженера из управления. Он ничего не может сделать. Некому исправить, нет рабочих, а сами мы бессильны, — оправдывался хозяин казино, беспомощно разводя руками.
— Тюрьма забита дармоедами, а починить канализацию некому? — как бы невзначай бросил Петр.
Нойман посмотрел на него с интересом.
— А что? Дать тебе заключенных? А? — спросил он хозяина казино, переходя на ты. — Заплатишь за работу? Сколько человек нужно? Десять, двадцать? — Он тут же вынул из внутреннего кармана блокнот и написал что-то на отдельном листке. Затем протянул записку Полищуку:
— Завтра передай начальнику главной тюрьмы гестапо, пусть даст заключенных. Объяснишь зачем. Выделишь четверых полицейских для охраны. Его назначишь старшим, — ткнул пальцем в Мамонца.
— Если что-нибудь случится — не пощажу…
— У вас не будет повода наказывать меня, господин шеф. Я очень ценю это большое доверие.
— Глупости. Доверия не бывает большого или малого. Можно доверять или нет…
Полищук с Мамонцом вышли из казино на улицу. Нойман еще задержался, чтобы решить какой-то вопрос с хозяином.
— Что, прельстила щедрость господина офицера? — спросил вдруг Полищук, неожиданно твердо держась на ногах. — Твои ставки растут. Смотри, не проиграй. А вообще, не слушай меня. Я пьян.
14
Второй месяц находился Георгий в тюрьме. Он как-то смирился и с допросами, и с пытками. Его организм выработал уже защитные рефлексы. После первых же ударов он терял сознание. Ему давали передышку, и он приходил в себя только в камере, на холодном полу.