Опять медленно потекло время. Казалось, этот пассажирский поезд никогда не придет. Ожидание становилось невыносимым, нетерпение толкало выйти из вагона, не слушать ничьих советов, полагаться только на себя самого. Наконец раздался сигнал прибывающего локомотива. На соседнем пути застучали колеса, зафыркал паровоз, заскрежетали тормоза, поезд остановился…
Петр шел по знакомым улицам, жадно вглядываясь в дома, деревья, еще не веря, что добрался до родных мест. Миновав мост на старице Стыри, затем второй на самой реке и пройдя еще метров двести, свернул в узенькую улочку. Остановился у знакомой калитки одноэтажного домика, спрятавшегося в небольшом саду. Над входной дверью чернела табличка: «Ул. Монополева, 28а». В этом доме жила до войны со своей семьей его сестра Прасковья.
2
Петр стоял у калитки, стараясь унять волнение.
Этот маленький заснеженный домик вызвал у него воспоминания о далеком прошлом, когда он еще плакал от укуса пчелы, пил парное молоко, с жадностью ел душистый хлеб с чесноком, ловил пескарей в речушке, протекавшей через родное село. Вспомнилась мать, сидящая перед зеркалом и недоуменно разглядывающая седую прядь в своих темных волосах. «Не велика беда, Петрик! Дай бог состариться от времени, а не от горя…» — говорила она…
Петр очнулся от воспоминаний и еще раз посмотрел на маленький заснеженный домик с заиндевевшими окнами. От калитки к крыльцу тянулась расчищенная от снега дорожка. Он оглянулся и, никого не заметив, крадущимися шагами направился к входной двери.
— Кто там? — в ответ на тихий стук послышался настороженный голос.
Петр сразу узнал Варфоломея, мужа сестры. Ему хотелось крикнуть от радости: «Это я, Петр!», но он проглотил слюну и еле слышно выдавил сквозь замерзшие губы:
— Это я, Петр.
Стукнул тяжелый засов, и вскоре сильные руки перенесли Петра через порог.
Совсем обессилевший, Петр в первые минуты ничего не воспринимал. Он еще не верил, что добрался к своим. И это тепло, исходящее от печки, и горочка картошки «в мундирах» на столе, и нарезанный ломтиками хлеб — все это казалось ему чудом. Петр с трудом оторвал взгляд от хлеба и перевел его на сестру.
Пашуня — так Прасковью называли в детстве — напряженно вглядывалась в незнакомца, словно боялась признать в сутулом, истощенном человеке с рыжей щетиной на лице, глубоко запавшими глазами своего родного брата. «Нет, не может быть, это не Петр, — подумала она, глядя, как он мнется у порога кухни, как неловко опускает на пол свою котомку, как проводит по лицу рукой и жадно поглядывает на хлеб. — Но голос его!..»
— Здравствуй, Пашуня. Не узнаешь? — пришел в себя Петр.
Пашуня бросилась к брату.
— Петрик, это ты? Какой ты стал! Господи, что они сделали с тобой… Петрик, что они сделали! — запричитала Пашуня, обнимая Петра. Из ее глаз брызнули слезы. — Тебя отпустили? — спросила она, немного успокоившись.
— Нет. Я бежал, — ответил он неожиданно резко. Его удивила и обидела ее наивность. — Я — беглый пленный…
— Нам все равно, Петрик. Главное, что ты жив, что ты вернулся… Правда, Варфоломей? — обратилась она к мужу. — Боже мой, я все плачу и плачу, а ты же голоден…
Сидели они долго. Петр все рассказывал, блаженствуя от разморившего его тепла, от тяжелой сытости, разлившейся по всему телу, от покоя. На дворе начало светать.
— Мне пора, — сказал он, тяжело поднявшись.
Пашуня встрепенулась:
— Нет, что ты, Петрик! Никуда мы тебя не отпустим. Сейчас опасно.
— Знаю, что опасно. Тем более не имею права подвергать опасности вас. Буду добираться к матери, на хутор, а там будет видно… — И, не давая Паше времени для возражений, спросил: — А как тут у вас? Фашистов бьют?
— Как не бьют? Бьют, — в голосе Варфоломея послышалась гордость. — В здешних лесах действуют вооруженные группы.
— Кто же это?
— Говорят, советские партизаны. Но разве поймешь, кто они на самом деле? Немцы называют их бандитами и обещают всякие подачки тем, кто выдаст партизан.
Увидев приготовления в дорогу Пашуни, Петр угрюмо покачал головой:
— Ты никуда не пойдешь. Я сам.
— Вдвоем безопаснее. К тому же я давно собиралась проведать мать.
Петр молчал.
— Господи! Да ты посмотри на себя! Куда тебе одному? Не дойдешь ведь!
«Дойду, — подумал Петр, — прошел Германию, Польшу. Дойду…»
Отправились Петр и Паша перед самым рассветом. Надо было добраться до Ровно, затем в Тучин, а оттуда — рукой подать до родного села.
3