Она любила жить.
Он любил ярко-алые закаты, окрашенные кровью прошедшего дня. Любил вдыхать уставший воздух сонных городов.
Он любил камень, темные вершины крыш и шершавые дороги.
Он любил свободу. Пьянящую, дикую, срывающую крышу. Даже закрытый каменными джунглями города, дышал так ярко и своенравно. Раскинув руки, улыбаясь открыто и сумасшедше, беззвучно смеялся над замкнутостью проходящей мимо толпы.
Он любил жить.
Он любил смотреть ей в глаза. Такие яркие, честные, светлые. Пронзительно-голубые, смотрящие в душу. Открытые. Он не видел в них железных клеток, упорно выстраиваемых обществом, колючей проволоки. И это нравилось ему, до счастливых коликов в горле. Он любил ее улыбку, чуть смущенную, такую милую и родную. Ему нравилось, как она смешно морщит носик, дергает плечами, в попытке передразнить его надувает щеки. Как собирает волосы в маленький пушистый хвостик, так похожий на ее кисточки для красок, закалывает десяток заколочек, теряющихся в завивающихся прядочках. И ее тонкие пальцы, с трогательно выпирающими косточками, с чуткими кончиками.
Она любила его голос. Такой бархатный, с легкой, волнующей до дрожи хрипотцой, такой глубокий, грудной. Как он выговаривал каждое слово, медленно, со сладко-терпким вкусом, как он читал стихи, с чувством, с вырванным наголо сердцем, со свойственным ему надрывом. Он артист, он живет эмоциями, оголенными нервами, дыханием ощущений. Она любила эти крупные мурашки, вызываемые лишь отзвуками его голоса. Она любила гладить его теплые волосы, перебирать пряди, легонько накручивая на палец. Выпутывать из них резинку, смотреть, как они скатываются на плечи и ловят последние солнечные блики.
Ради него она полюбила закаты. Ради нее он учил стихи.
Не такой, как все. Не такая, как он.
Так почему же вместе?..
Станция чудес
Я не помню, когда это началось. Просто появилось, было и все. Каждый раз совершенно одинаково, все те же стены, камни и дощатый пол. Я открывала глаза неизменно на старой станции метро, больше похожей на шахту или подземные туннели кротов. Темно-коричневые своды, падающие на дыры черных проходов и слабо освещенные площадки с редкими пассажирами. Потолок весь зарос плесенью и толстыми извилистыми корнями вековых деревьев; там, на поверхности, яркий и цветущий мир, а я здесь, среди таких же, подобных мне сказочников.
По невесомым дымчатым рельсам, между которыми проглядывала рыжая трава, сновали туда-сюда зеленоватые, покрытые мхом вагончики. Больше всего они походили на усатые трамваи с огромными, мутными стеклами, через которые я видела застывших улыбающихся людей, совсем не разговаривающих друг с другом, но все понимающих по мимолетным жестам и легким подергиваниям губ. Я тоже их понимала, уму непостижимо, но я слышала их беседы через хрупкую преграду стекла и скорости. И от этого становилось внезапно очень тепло на душе.
Они никогда не останавливались, эти вагончики. Если тебе куда-то надо уехать, ты бросался к дребезжащей машине и, цепляясь за облупившиеся железки, забирался внутрь или на крышу. Как люди понимали, какой им нужен маршрут, я не знаю. Просто садились в ближайший вагон.
А я, признаться, практически никогда не двигалась с места; мимо пролетали поезда, я стояла и смотрела им вслед. Старые, железные, с изогнутыми ручками на пузатом теле и с живыми эмоциями внутри - они всегда будоражили мою истосковавшуюся душу, звали за собой. И я хотела сбежать вместе с ними, так сильно они меня завораживали, такими родными казались... Но я все стояла. И чего-то ждала.
Десятый раз... Да, кажется, это был десятый раз, когда я впервые шагнула навстречу проносящемуся золотистому вагончику. Протянула руку, хватая пальцами воздух, и сразу же ощутила это. Меня окатило особой дрожью, с ног до головы; такой вкусной и особенной, что сердце екало в предвкушении путешествия. Этот поезд прошел мимо, я не успела: еще не время. Но именно тогда я поняла, что, вопреки всему, это моя дорога, мой путь. Самый верный и самый желанный. Путь, по которому я готова колесить всю жизнь.
Но чуть позже. А пока я останусь на темной площадке, глупо улыбаясь в пустоту и прижимая к груди сладко покалывающую ладонь, и буду наблюдать.
По рельсам, словно по дорогам, переходили парочки; даже не оглядывались по сторонам, ничего не боясь. Спрыгивали с высокой каменной площадки, с грязными земляными швами и раскрошившейся по краям плиткой, прямо вниз, и не спеша двигались дальше. Бывало, пробегали целые компании, большие, дружные и такие шумные, что воздух вокруг них звенел радостными колоколами и вибрировал. Но чаще всего мой взгляд натыкался на одиночек, таких же, как я. Кто-то мялся у самой стены, цепляясь нерешительными пальцами за выступающие камни; кто-то прохаживался по площадке, живо и с интересом разглядывая окружающий мир; другие стояли на самом краю, обыденно смотрели вниз на рельсы и гуляющих там людей и ждали своего поезда. А были и такие, кто со знанием дела, важно и сосредоточенно, вышагивал из одного черного прохода в другой, пересекая рельсы, точно помня расписание поездов, которого нет. И мне приходило в голову, что они путешествуют по своему пути всю жизнь, так привычно и обыденно, что мне становилось завидно. Когда-нибудь я тоже буду такой.