«Трепетно дышит палатка…»
Трепетно дышит палатка,
Сердце в завидной судьбе
Жизни и вечной и краткой
Нити связало в себе.
Слышу, как мечутся стаей
Листья в огне и во мгле, —
Кажется, кто-то листает
Книгу о трудной земле.
Сварки нездешние светы.
Шов — к неостывшему шву.
В яркой тревожности этой
Очень давно я живу.
Вижу во флаге высотном
Страшно знакомый мятеж.
Флаг из бессмертия соткан.
Руки на древке все те ж.
Все мы добудем, что снилось,
Чтобы вблизи и вдали
Ты, дождевая унылость,
Не заслоняла земли.
Дальнее чувствуя веще,
Сердце и в скромной судьбе
Жизни и краткой и вечной
Нити связало в себе.
«Еще недавно мне казалось…»
Еще недавно мне казалось,
Что я всю жизнь постиг до дна.
Познанье было, как усталость,
Что самому теперь смешна.
Ну что ж, у молодости ранней
Он есть, наивно-горький счет,
И выдаем мы за страданье
Любую из своих невзгод.
Теперь, когда у новых станций
Взлетает надо мною дым,
Я рад, что в этом не остался
Неисправимо-молодым.
«Схватил мороз рисунок пены…»
Схватил мороз рисунок пены,
Река легла к моим ногам —
Оледенелое стремленье,
Прикованное к берегам.
Душа мгновения просила,
Чтобы, проняв меня насквозь,
Оно над зимнею Россией
Широким звоном пронеслось,
Чтоб неуемный ветер дунул
И, льдами выстелив разбег,
Отозвалась бы многострунно
Система спаянная рек.
Звени, звени! Я буду слушать —
И звуки вскинутся во мне,
Как рыб серебряные души
Со дна — к прорубленной луне.
Обреченная ночь
Обреченная ночь,
Как ты больно
Глаза мне раскрыла!
Нет у памяти взрослой
Текущих потерь.
В сорок третьем году
Эта дверь распахнулась от взрыва,
Но закрыть я ее не могу и теперь.
Ночь нездешней была —
От сигнальных гудков иностранных
До суровых мундиров
За пьяным столом.
Твоя острая грудь
До кощунства невинно и странно
Розовела в соседстве
С нагрудным орлом.
Здесь религия хищников —
Эта еда с полумира.
Целый город воздвигнут
На белом раздолье стола:
Башни банок консервных,
И ядра голландского сыра,
И российские хлебы,
Округлые, как купола.
И так чуток сегодня
Трагический рот офицерский
К дальним взрывам
И к близким губам и плечам.
И бутылка со штопором
В дрожи рейнвейнского блеска —
Как забвенья, неверья
И похоти конусный храм.
Неужели здесь — ты?
Не тебя ль я на площади видел,
Где, спортивного флага
Вонзая в зенит острие,
Над землей первомайской
В живой пирамиде
Пело бронзой античной
Высокое тело твое!
Красоту твою пьют
Европейские тонкие губы.
Легче газа дареного
Взлет заграничной мечты:
Вознесут твое имя
Оркестров горящие трубы,
В пирамиде красавиц
Там станешь вершиною ты.
Но свеча новогодняя
Сгинет последнею вспышкой,
И протянутся пальцы —
Холеные, черные — пять.
Убежит от дверей
Так жестоко прозревший мальчишка,
Но чего-то ему из себя
Никогда не прогнать.
Ты живешь с незлопамятным мужем.
Стал мужчиною мальчик —
Не злой и не добрый на вид.
И средь женского мира
В летучие пестрые души
Сквозь одежды процеженным взглядом
Глядит.