— Значит… Квинн больше не сможет навещать Майло?
Ноа посмотрел на нее, потом в сторону. Его рот сжался.
— Это для безопасности всех. Фолл-Крик сейчас слишком нестабилен. Как только все уляжется, мы проведем переоценку.
— И как долго, по твоему мнению, это будет продолжаться?
Он пожал плечами и ничего не ответил. Ноа похудел за те недели, что прошли с момента ее возвращения. Его скулы стали острее. Тени под глазами приобрели глубокий, синюшный оттенок. Цвет лица стал серым, как будто он болен.
Он повернулся к ней лицом.
— Я хотел поговорить с тобой об этом. Вам больше небезопасно уходить отсюда.
— О чем ты?
— О «Винтер Хейвен». Слишком опасно постоянно мотаться туда-сюда. Горожане близки к бунту. Вчера они напали на нескольких ополченцев. Парней, которые просто пытались поддерживать порядок. Ты в курсе?
— Насколько я понимаю, они сами спровоцировали это.
Ноа бросил на нее мрачный взгляд.
— Фолл-Крик больше не безопасен. Ты должна остаться здесь.
— Здесь тоже небезопасно.
Он недовольно хмыкнул.
— Я серьезно, Ханна. Вы с Майло не должны покидать «Винтер Хейвен» ни по какой причине.
Все это время она мучилась в сомнениях, разрываясь между друзьями на Тэнглвуд-Драйв и «Винтер Хейвен», где жил ее сын под присмотром мужа.
Однако решение давно уже принято.
Она не могла жить в другой версии клетки. И не будет. Никогда больше.
— Это не сработает, — просто сказала она.
Ноа двинулся на кухню, суетясь вокруг шкафов, старательно избегая ее взгляда.
— Я раздобыл еще немного смеси для блинов. Похоже, во всей стране закончились взбитые сливки, но мы сможем их приготовить. Что скажешь? После всего, что произошло за последние несколько дней, я думаю, Майло заслужил свое любимое лакомство на завтрак завтра. И мы тоже.
Ханна остановилась у острова, на расстоянии десяти футов от него.
— Думаю, мне нужно уйти.
Ноа застыл. Он стоял спиной к ней, одна рука опиралась на ручку шкафа, другая лежала на столешнице. Его плечи напряглись.
— Мне нужно уйти, — повторила она, уже более твердо. — Я ухожу.
Он повернулся. Дверца шкафа позади него осталась открытой. На полках стояли коробки с продуктами — макароны с сыром, лапша рамен, спагетти.
Едкая кислота обожгла горло, желудок скрутило от тошноты. Она ела эту еду. Наслаждалась ею.
Откуда та взялась? Из кладовки в доме в Найлсе или Стивенсвилле? Или из семьи с голодными детьми? Живы ли они еще, или сражались за будущее своей семьи, но истекли кровью на снегу, застреленные ополченцами?
Она должна уйти.
— Я не могу оставаться в «Винтер Хейвене». Не с ополченцами. Не с Розамонд Синклер, сидящей в своем особняке через пять домов по соседству. Я ухожу.
Ноа застыл как камень. Все в нем напряглось, закрылось.
— Куда ты собираешься идти?
Ханна замешкалась.
— В наш старый дом.
— Ты имеешь в виду к Лиаму.
— Я имею в виду в мой дом. Лиам — вовсе не причина.
— Ты уверена в этом?
— Дело не в нем.
— Тогда, в чем же?
Она расправила плечи.
— Ты. Мы. Они. — Она помахала своей здоровой рукой. — Ополченцы, правящие этим городом. То, что они сделали. Ты позволил этому случиться.
Глаза Ноа потемнели.
— Я защищаю тебя! Я защищаю нас! Ты в безопасности…
— Этого недостаточно.
Он тупо уставился на нее.
— Что ты имеешь в виду…
— Этого недостаточно!
— Как это недостаточно? — прошипел Ноа. — Безопасность — это то, что они обещали. Безопасность — это то, что они нам дают. Майло должен быть в безопасности! Ты должна быть в безопасности!
— Безопасность — это еще не все. У тебя не может быть всего. Жизнь устроена иначе! Нет такой вещи, как абсолютная безопасность. Нет. Любой, кто обещает тебе это, — шарлатан, или еще хуже.
Ноа покачал головой, его челюсть сжалась, как будто, если он будет достаточно сильно верить в это, то всё так и окажется.
Ханна протянула к нему свою больную руку.
— Посмотри внимательно.
Он отвел глаза, его взгляд метался по комнате, останавливаясь где угодно, только не на ее уродливых, деформированных пальцах.
— Посмотри!
Молчание затянулось.
Наконец, он перевел взгляд на нее и опустил глаза на ее руку. У него хватило приличия выглядеть пристыженным.
— Мне жаль. Мне больно видеть то, что причиняет тебе боль.
— Это реальность, — отрезала она. — Боль — это часть жизни. Потери — это часть жизни. Риск, сдобренный умом и мудростью, — это часть жизни. Я не стану успокаивать себя или отгораживаться от мира ради иллюзии безопасности. Я не променяю себя на обещание, которое даже не реально. Нет.
— Это реально! Они защитят нас…
— Бред, и ты все прекрасно понимаешь. Эти люди — меркантильные пиявки. Социопаты, наживающиеся на менее удачливых. Они будут улыбаться в лицо до тех пор, пока могут использовать тебя. Положит ли кто-нибудь из них свою жизнь за тебя? За Майло?
Ноа сглотнул. Он не мог встретиться с ее горящими глазами.
— Лиам отдаст, — яростно добавила Ханна. — Бишоп не будет раздумывать. Молли и Квинн тоже. Это те друзья, которых я выбираю. Люди чести. Люди, которые заботятся друг о друге, не только когда им выгодно, но и когда это дорого обходится. Особенно, когда это им дорого обходится.
— Опять Лиам, — с отвращением произнес Ноа.
В ней вспыхнуло разочарование. Он даже не пытался ее услышать. Он ничего не хотел понимать.
— Есть вещи, которые стоят больше, чем безопасность, Ноа. Есть идеалы, за которые стоит умереть.
— Мир устроен иначе! У нас нет такой роскоши, как идеалы. Не после краха. А как насчет нашего ребенка? Ты готова рискнуть жизнью Майло ради своей морали? Своих убеждений?
— Мои убеждения — это я сама, — отчеканила Ханна. — Ничто, стоящее в этой жизни, не дается легко или бесплатно.
— Значит, ты готова умереть, только чтобы быть «свободной» от ополчения? Людей, которые кормят, согревают и поддерживают нашу жизнь?
— Людей, которые грабят и убивают невинных, хочешь сказать.
Ноа помрачнел.
— Они делают то, что должны делать.
Ханна замерла. Пульс стучал в ее ушах. Она положила обе руки на столешницу, чтобы успокоиться.
— Ты сказал, что это тебя возмущает. Сказал, что положишь этому конец.
Ноа задумался, тщательно подбирая слова.
— Мы все делаем то, что должны. Так устроен нынешний мир. Таким он стал. Тебе просто нужно это принять.
— Нет, — возразила Ханна. — Я не стану.