Они снова замолкли, каждый думая о своем. Наконец, Дезмонд заговорил вновь:
– Знаешь, эти месяцы на самом деле так сильно изменили нас обоих. И в то же время… помогли нам открыться друг другу. И сейчас, когда мы сидим вот так вот вместе, ты кажешься… моложе, что ли. В рубашке, без своего пиджака. Как будто совсем другой человек. Или же… тот, кем ты всегда был на самом деле. – Дезмонд замолк, глядя в небесную даль. – Твоя страсть к музыке – я даже помню, как ты любил раньше играть на гитаре, вместе с остальными рассказывая нам всякие истории из своей жизни ночью у костра. Все эти вещи – они ведь делали тебя счастливым, и в такие моменты с тобой было так приятно проводить время. Почему ты в итоге бросил их? Ведь потом… ты вдруг изменился, стал таким нелюдимым и угрюмым, что мне начало казаться, будто тебе уже не нравится проводить время со мной – были только эти невыносимые тренировки да разговоры про кредо, которое стало казаться мне бредом фанатиков. Пока в конце концов ты… – Он замолк, коснувшись пальцами шрама на губе. После чего снова посмотрел на отца. – Что случилось с тобой на самом деле?
– Что ж. Думаю, ты и сам давно понял, что ради нашего дела нам приходится многим жертвовать. – Уильям сделал вдох, когда к нему стали возвращаться все остальные воспоминания. – Наверно, это трудно было сказать по моему поведению в последние годы, но когда-то ведь я работал в качестве контактного лица ассасинов по всему миру, вербуя новых людей и устанавливая связи в странах, которые оказались изолированными от остального мира. В молодости после университета я хотел стать американским дипломатом в Советском союзе, однако разочаровался в этом, когда понял, что любому государству нужен мир, только если это удовлетворяет его интересы, и потому решил посвятить всю свою жизнь служению братству. Я никогда не жалел об этом решении, но… годы войны один за другим забрали мою первую команду, моих друзей и товарищей – тех, кто был мне дорог, и тех, кто сражался со мной бок о бок. От этого мне, похоже, становилось всё труднее уживаться с людьми и заводить тесные связи – но потом у меня появилась семья, ты, Фэйт, а там и возможность хоть немного работать с детьми, и мое душевное равновесие немного наладилось. А затем – я внезапно узнал, что Дэниел Кросс убил нашего наставника, тамплиеры начали уничтожать наши лагеря, бремя главы братства легло на мои плечи, и мне не оставалось ничего, кроме как искать способ, чтобы сохранить наших людей и мою семью. – Его голос дрогнул. – Я так старался за всем уследить, что совсем перестал проводить время с тобой, кроме этих самых тренировок, пытаясь подготовить ко всему, – хотя понимал, что они становятся только тяжелее, а я всё больше отдаляюсь от тебя. В конце концов, похоже, я совсем перестал держать себя в руках – не понимая, зачем я всё это делаю и удерживаю тебя там, ты тоже стал нелюдимым и совсем перестал уважать меня и кредо, и каждый раз, когда я пытался спросить, в чем дело, ты всё время сбегал или язвил мне в ответ, не желая слушать. Помню, в наше последнее Рождество я хотел подарить тебе мою любимую книгу и наконец-то нормально поговорить обо всём – а ты просто ухмыльнулся и бросил ее в горящий камин. Тогда я окончательно осознал, какая пропасть лежит между нами, но что делать дальше – понятия не имел. И я представить не мог, что однажды буду вести себя по отношению к своему сыну так же, как и люди, которые пытались лишить меня всего, что было мне дорого.
– Пап…
Он вдруг почувствовал, как две руки обхватили его шею сзади. И, повернув голову, увидел Дезмонда, обнявшего его.
– Ты не такой, как они. Совсем не такой. – Ему показалось, будто он услышал, как Дезмонд тихо шмыгнул носом. – Прости, что я назвал тебя так. Я и представить тогда не мог, что тебе могло быть так больно услышать такое о себе.
– Что ж, в таком случае я рад, что смог доказать обратное. Мы оба тогда были слишком ослеплены яростью, чтобы услышать друг друга. – Уильям повернулся к нему, и Дезмонд отпустил его, вновь присаживаясь рядом на траву. – Прикрываясь догматами Братства, я столько лет пытался справиться со своей болью, что совсем перестал слышать своих людей, когда был нужен им больше всего. Но теперь, когда я понял, что мне больше не надо держать свои эмоции в себе и я могу двигаться дальше, мне кажется, впервые за эти годы я чувствую себя по-настоящему… живым.
Они вновь погрузились в тишину, слушая шелест листьев и травы на ветру. Впереди, почти незаметный, пробежал заяц, который остановился на мгновение, настороженно вертя ушами, и тут же скрылся в кустах, по сосне взобралась белка, вскоре исчезнувшая в дупле, а на ветку с пищащим гнездом села птица, принесшая гостинцы своим птенцам.
– Это так странно, – вновь заговорил Дезмонд, – наблюдать, как животные вокруг, чувствуя, что грядет опасность, продолжают жить как раньше. Опасаются смерти на каждом шагу, размножаются, заботятся о потомстве, точно каждый день может стать для них последним, и им важно только лишь как-то выжить и что-то оставить после себя. А мы, люди… Я успел так привыкнуть к жизни в Нью-Йорке, скромной, но такой спокойной и стабильной, что в итоге даже перестал беспокоиться о своем прошлом и предначертанной судьбе. А они так – раз! – и заявились, перевернув всё с ног на голову. – Он замолк, собираясь с мыслями. – Мы даже не замечаем, как много у нас есть: возможность наблюдать за всей этой красотой, радоваться жизни, проводить время с теми, кого любишь, в безопасности, не боясь ничего. И ты понимаешь, что имел, только когда теряешь это.
– Но мы ведь теперь вместе, – Уильям обнял его за плечи, и сын поднял взгляд на него – его глаза блестели в солнечных лучах. – И мы спасем эту красоту вместе. Как и счастье всех людей, которые живут сейчас на этой бесконечно прекрасной земле.
Дезмонд ничего не ответил, улыбаясь сквозь слезы, вновь выступившие на глазах. Уильям поднялся на ноги и протянул ему руку.
– Ну же, Дез, поверь мне, мы сделаем это. Помнишь? Мы ведь чемпионы…
Дезмонд вытер ладонью глаза – и взял руку отца, поднимаясь на ноги.
– …всего мира.
***
– Погода и впрямь сегодня чудесна, – сказал Хэйтем, когда они снова остались наедине, направляясь к анимусу. – Я, к слову сказать, тоже любил играть в детстве в солдатиков. И тоже грезил мечтою – стать великим рыцарем, который будет защищать простых людей и нести мир.
– Я думаю, у многих из нас хранятся такие вещи в памяти, – ответил Уильям, улыбнувшись тому, что и его предок тоже решил поделиться своими детскими воспоминаниями.
– Пожалуй, – согласился Хэйтем; он тоже выглядел сегодня необыкновенно задумчивым и даже отчужденным. – Кстати сказать, анимус пропустил одно воспоминание. У нас с Коннором была еще одна встреча: как-то раз он сбился с дороги в лесу во время пурги и набрел на мое поместье, и я пригрел его у себя на одну ночь. Это случилось до того, как мы поехали в лагерь Вашингтона. Тогда я думал, что мы и впрямь могли поладить, несмотря на то, что были тамплиером и ассасином.
– Мне хочется надеяться на это, – ответил Уильям, несколько настороженный его словами: ему совсем не понравился тон, с которым его предок говорил о таком, казалось бы, теплом воспоминании.
Вскоре они уже сидели за компьютером перед анимусом. Через пару минут к ним присоединился и Дезмонд.
Сессия началась и впрямь не очень обнадеживающе: Коннор встретился с уже тяжело больным Ахиллесом. Слушая его наказ – забрать жизнь отца и его правой руки любой ценой – Уильям осознал, что больше не чувствовал ничего, кроме тревоги и внезапного отвращения к этому человеку; Хэйтем же молчал, сжав одну руку в кулак. Когда же они узнали, что следующим воспоминанием будет Чесапикское сражение, призрак стал необыкновенно тихим – просто застыл на месте, неотрывно смотря в монитор. Изредка поглядывая на него, Уильям не смел сказать ни слова, чувствуя знакомую гнетущую энергию, становившуюся всё сильнее и сильнее, словно волнующееся перед штормом море. Но Хэйтем молчал. Молчал, пока судна перебрасывались друг с другом ядрами в столь же жутких морских волнах, яростно бросавших их из стороны в сторону, пока Коннор мчался к поместью, пока разговаривал с Лафайетом. Молчал, пока его сын несся по городу, уворачиваясь от ядер, и шел по туннелям в тот самый Форт-Джордж, где должна была решиться судьба Чарльза Ли. Только Чарльза Ли.