В Париже на заседании Союзнической конференции председательствующий вынужден был сделать следующее официальное заявление, прозвучавшее как приговор:
«Союзническая конференция считает нужным в сложившейся ситуации объявить о разоружении и роспуске на территории Болгарского государства добровольческой русской армии под командованием генерала Врангеля».
Приняло необходимое решение и болгарское правительство. Врангелевской армии было предложено покинуть территорию страны. Правительство обязалось способствовать возвращению желающих в Россию, а белоэмигранты, остававшиеся в Болгарии, расселялись по разным населенным пунктам группами по пятьдесят-сто человек. Устанавливался строгий контроль за расходами на содержание врангелевских войск.
Христо Балев и его единомышленники не только занимались сбором сведений о том, что большая часть белоэмигрантов заявляет о желании возвратиться на родину. Каждый день в газетах, издаваемых «Союзом возвращения на родину», публиковались письма-заявления покидающих армию Врангеля. Балеву опять понадобилась пишущая машинка. Он выстукивал сообщения в Москву о том, что генералы Зеленин, Гравицкий, Клочков и Секретов, много полковников и старших офицеров выступили на страницах газеты «Новая Россия» с призывом ехать на родину, в Советскую Россию. На этот призыв сразу же откликнулись, опубликовав свое заявление в газете, еще два генерала и шесть десятков офицеров. Между казачеством и врангелевским командованием наступил полный разрыв. На общеказачьем съезде в Софии было решено порвать всяческие связи с Врангелем и признать Советскую власть. Зерно, брошенное в почву Агаповым и его друзьями, дало хорошие всходы. И сам Агапов тоже вернулся на родину. «Поток людей, решительно порвавших со своим прошлым, покидающих армию Врангеля, желающих на любых условиях возвратиться в новую Россию и искупить свою вину честным трудом на благо своей отчизны, с каждым днем увеличивается», — сообщал Христо в Москву для опубликования в советских газетах.
Болгарские коммунисты оказывали «Союзу возвращения на родину» всемерную поддержку. При ЦК Болгарской компартии была образована специальная комиссия по координации деятельности с этим союзом, созданы русские группы из наиболее активных пропагандистов и просоветски ориентированных военнослужащих врангелевской армии.
Чочо, Ванко и их боевые товарищи, проводив Грининых, прямо с вокзала поехали в условленное место. Представитель ЦК Шаблинский сообщил, что болгарское правительство арестовало и интернировало несколько видных генералов армии Врангеля.
* * *
Все дороги наших героев вели в Москву. В конце 1922 года в новой квартире Пчелинцевых собрались дорогие гости. Иван Пчелинцев опять вернулся в журналистику, работал в редакции родной газеты.
Один из первых советских журналистов-международников, он писал обстоятельные статьи, очерки о внешней политике своей страны, об интернациональных подвигах зарубежных друзей-коммунистов. Давно была задумана книга об этой большой силе в XX веке — интернациональном братстве. Материалов накопилось много, особенно о том, как дружба и братство двух компартий — советской и болгарской — одержали верх в борьбе с врангелевской армией, способствовали победоносному завершению гражданской войны, краху интервенции... В Москву приехали Христо Балев с Иванкой, Ванко и Чочо из Болгарии, друзья-интернационалисты из Польши, Венгрии, Германии, Румынии, Чехословакии, Югославии, Австрии... Прежде чем пригласить всех за праздничный стол, Иван Пчелинцев взял со стола газету «Известия».
— Посмотрим, какие новости, — загадочно произнес он, бережно раскрывая газету. — Да, друг мой Христо, мои дорогие болгарские друзья, подвиг ваш, наша с вами совместная работа отмечены. Вот послушайте, что здесь сказано. Он громко прочел:
«Именно эта поддержка, именно сочувствие к нам трудящихся масс во всем мире было последним, наиболее решительным источником, решающей причиной того, что все совершенные против нас нашествия завершились крахом».
— Точно така! — воскликнул Христо Балев. — Так мог сказать товарищ Ленин.
— Именно! — подтвердил Иван Пчелинцев. — Это слова Владимира Ильича.
Пчелинцев, обняв Балева, проникновенно сказал:
— Я уверен, дорогие товарищи, что при встрече с вами Владимир Ильич поблагодарил бы вас за то, что вы сделали для нашей революции... Помнишь, Христо, как в те дни, когда Октябрьская революция переходила свой Рубикон, товарищ Ленин обратился к вам, болгарским коммунистам, со словами, что сегодня вы помогите нам, а завтра мы поможем вам.
— Точно така! — согласился Балев. — Было такое. Дорогие друзья! Мы готовимся к болгарской революции. И мы знаем, мы уверены, что братья по классу во всем мире помогут нам. Да, друзья мои, Великой Октябрьской социалистической революции, нашей общей революции, уже пять лет.
Все крикнули «ура!». Балев сел за пианино и заиграл «Марсельезу», как в тот незабываемый день — семьдесят третий день Октябрьской революции. И, как тогда, все запели на разных языках.
Павел, который появился с множеством свертков и огромным букетом цветов, бросился всех обнимать. Кульки, пакеты посыпались на пол... Павел, держа в руке букет, кого-то искал глазами.
Дина сказала:
— Скоро придет... придут все.
Павел от растерянности и смущения не знал, куда положить цветы. И в это время пришли Гринины вместе с Агаповым. В комнате началось подлинное столпотворение. Тимка из дальнего угла «прицелился» фотоаппаратом запечатлеть на память собравшихся друзей.
— Готово! Фотографии будут вручены лично! — озорно кричал он. — Исторический факт: друзья-интернационалисты отмечают пятую годовщину нашей революции.
Дина села за пианино. Знакомые звуки вальса звали Тимку повторить «коронный номер», который он некогда исполнил в кабинете комиссара Мариинки. Но юноша не двигался с места. Он стоял, не сводя глаз с Анны Орестовны, которую давно по-мальчишески боготворил...
— Интернационал почти в полном сборе! — не мог удержаться от радостного восклицания Иван Пчелинцев.
— Все повторяется, — взволнованно произнесла Сюзан. — Мне Жорж рассказывал...
— Да, — задумчиво сказал Пчелинцев, — ради этого, дорогие друзья, стоило бороться.
— На грани жизни и смерти! — продолжил его болгарский друг.
ЭПИЛОГ
В дни юбилея Великого Октября в Москву приехало много зарубежных гостей. В Большом Кремлевском дворце активным участникам революции и гражданской войны были вручены советские награды. Сотни убеленных сединой мужчин и женщин, полвека назад помогавших русскому пролетариату, партии большевиков с оружием в руках защищать первое в мире государство рабочих и крестьян, пронесли через всю жизнь верность своим идеалам.
Моложавая женщина в строгом темном костюме называла имена награжденных зарубежных интернационалистов. Подошла очередь и гостя из Болгарии — назвали его имя.
Плечистый, с шапкой густо посеребренных волос и строгим взглядом больших черных глаз, болгарин встал и твердым шагом направился к столу, накрытому красным сукном.
После церемонии награждения многие поспешили к Христо Балеву, который сказал, что вечером все члены журналистской коммуны в красном Питере собираются у Ивана Пчелинцева. Хозяин дома — высокий, такой веселый, как все гости, радушно встречал людей, с которыми дружил вот уже несколько десятков лет. Легко узнавал их, гордый тем, что его страна так высоко отметила незабываемый подвиг интернационалистов...
— Товарищи, панове, геноссе, камарады, другари! — молодо воскликнул Иван Пчелинцев. — Честное слово, вы все такие же... Как в день семьдесят третий.
— Точно така! — отрапортовал Христо Балев.
София — Москва
1972—1980 гг.