Смотри, звонко произнес голос у него в голове. Смотри и не смей отворачиваться. Теперь это твой мир, это – твоя родина, и ты не имеешь права думать, что тебя это не касается. Смотри!
И Андрей увидел, как взлетел первый камень.
…Дождь усиливался. Деревня потонула в серой влажной пелене, растворилась, растаяла в наступающем вечере. Изредка только пьяный ветер доносил со стороны Кучек обрывки песен – народ собрался в трактире за широкими деревянными столами, пил за избавление от ведьмы, возносил искренние и горячие молитвы Заступнику. Потом все закончится пьяной дракой, жены разнесут бессознательных супругов по домам, хмельно матеря их, погоду и бабью долю, а дождь тем временем смоет с площади перед храмом кровь Ирны. За пару дней животные расправятся с ее останками, брошенными в овраг, и все будет кончено. И долго еще добрые обитатели Кучек будут рассказывать о том, как завелась в их деревне ведьма и пакостила людям, но в итоге получила по заслугам.
Андрей сидел на крыльце своей избушки и прислушивался к мешанине мыслей в голове. Его сознание словно бы раздвоилось: одна часть захлебывалась от невыносимого отвращения к людям – рабам суеверий, собственной глупости и иррационального страха перед необъяснимым, которые готовы пойти на убийство, подлость, ненависть – на все что угодно ради того, чтобы их хомячий спокойный мирок остался непоколебимым и не рухнул перед наступлением тьмы. Им хорошо возиться в собственном дерьме, им тепло и уютно в грязных крошечных домиках собственных душ, и они всегда готовы обвинить в бедах кого угодно, но только не себя. Они безгрешны. Им проще забить камнями соседку, которая наслала порчу на воду, чем перестать гадить в озеро. Им намного легче разбить лоб в мольбах Заступнику, чем взять дело в свои руки и что-то реально изменить. Они так же, как и их свиньи, предпочитают видеть небо в луже.
Другая часть была намного спокойнее и практичнее. Ты все равно никуда отсюда не денешься. С этими людьми тебя связывает десять лет жизни бок о бок, и, какими бы они ни были, тебе с ними намного проще, чем без них. Да, пусть они несовершенны, пусть они гадки, а сейчас омерзительны до судорог, ты зависишь от них, потому что, по большому счету, беспомощен в этом мире. Тебе не приходилось раньше пахать землю, печь хлеб, охотиться, строить дома, шить одежду, твое прекрасное далеко даже и не предполагало необходимости в подобных навыках, так что если бы не эти отвратительные люди, то ты бы попросту замерз в лесах. Поэтому успокойся и постарайся забыть. В конце концов, разве ты что-то можешь изменить? Вернуть Ирну, убедить людей, что ведьм не бывает, что перед едой нужно мыть руки, – увы и ах, это все не в твоих силах. Поэтому пусть думают, что ты блаженный дурачок и потихоньку молишься за них перед Заступником.
– Я ненавижу себя, – произнес Андрей по-русски. – Ненавижу.
Он опустил голову на руки и закрыл глаза, желая раствориться во внутренней и внешней тьме. Дождь стучал по крыше, печально и сиротливо шелестели листья, срываясь с веток и падая на раскисшую землю. Андрею хотелось, чтобы выпал снег, который хоть немного прикрыл бы всю эту грязь, не позволил ей растечься еще дальше, хотя в итоге и сам бы стал ею. Но до первых белых мух было еще далеко, дождь все шел и шел, и не было слышно ни молитв, ни проклятий.
А потом Андрея вдруг что-то будто толкнуло под ребро. Он поднял голову и увидел, что из-за кустов на него смотрит Несса.
Глава 3
Шани
Утро шеф-инквизитора всеаальхарнского Шани Торна, или Александра Максимовича Торнвальда, началось задолго до призывов на первую молитву: за окном с невероятным грохотом и треском что-то разбилось, и голос привратника зычно рявкнул: «Ночь еще, скотина косорылая! Его бдительность отдыхает!»
Шани зевнул, выбрался из-под тонкого одеяла и подошел к окну. Так точно: на улице перевернулась телега горшечника и весь его товар теперь красовался на мостовой. Дождь в свете фонарей казался жидким золотом, поблескивая и отплясывая на рыжих черепках, он сулил незадачливому горшечнику иллюзорное богатство. Унылая тощая лошадка смотрела на хозяина, словно извиняясь и не понимая, как это ее так угораздило: ну буквально же на ровном месте изничтожить все плоды его труда, а привратник рассудительно и хрипло, после выпитого для сугреву, поучал горшечника, что «вот, его бдительность день и ночь молится за нас, грешных, ересь искореняет огнем, мечом и словом, дураков в академиуме обучает, и всего-то пара часов у него за целые сутки покоя, а тут ты, свинорылый, грохочешь, не нашел другого места, чтобы барахло свое колотить, вот отъехал бы хоть на два дома и шумел, сколько влезет», не делая, впрочем, никаких попыток помочь. Шани усмехнулся, отступил в комнату и взял со стола мягкий кожаный кошель.