– Бродяги. Перелетные птахи. Поклонники свободного творчества, – наконец сказал старший – тот самый, в плаще. – Нужно за это выпить.
– За встречу! – обрадовался Дролик.
Я поглядела на него обвиняющее: он мог споить кого угодно, при этом после сам тащил напившегося домой. Человекомог был добряком, но не упускал возможности над кем-нибудь подшутить, и порой его выходки ужасно сердили Абраниру.
Мужчин звали Грид, Яздин, Эльтор, Лед и Киман. Все они пришли из разных миров. Грид был широкоплечим, сумрачным брюнетом, лохматым и кареглазым. У него был крупный нос и очень густые брови. Он улыбался странно, уголком рта, как будто не умел иначе. Он был самым высоким из всех, даже выше Абраниры, а она вымахала под метр девяносто ростом. (Дролика я в расчет не брала, он на всех глядел свысока). Лед был среднего роста, подвижный и суетливый, настоящая юла. Это его мы отловили в коридоре. У него были весёлые зелёные глаза и смешная тонкая косичка на затылке. На висках волос почти не было, зато на макушке они стояли дыбом, словно парень получил удар током. Он много болтал и яростно жестикулировал при этом. Яздин был смуглым и светлоглазым. У него были чёрные прямые волосы до плеч и худые длинные пальцы. Он выглядел загадочно и притягательно. Эльтор оказался солистом и «учредителем» группы. Он снял бандану с черепом, и под ней обнаружились неровно стриженные русые волосы. У него были серые хитрые глаза, резкие скулы и квадратная нижняя челюсть. В ухе виднелась замысловатая серьга. Киман показался мне самым добродушным и открытым. Его золотисто-каштановые волосы падали на плечи мягкими волнами, а глаза были карими, спокойными и участливыми.
Мы разговаривали сначала о музыке, затем плавно сменили тему и стали говорить о путешествиях. Так и выяснилось, что мы с Агвидом с Трогии. А она всё ещё оставалась закрытым миром, как и Земля, и Тасула, и ещё некоторые другие реальности.
– Что же вы там прячете? – усмехнулся Лед.
– Никто и ни от кого не прятал Трогию. Она закрылась, потому что её предали, – ответила я. – Она чувствительная и всё осознаёт. В то же время она сильная и сама решает, кого пустить, а кого отвергнуть. Любая планета – огромный живой организм, но у многих миров способность определять человеческие намерения атрофировалась. Трогия её сохранила, поэтому она – закрытый мир.
– Красивый, да? – спросил Яздин.
– Да, но он не единственный такой. Есть и другие, не менее прекрасные.
– Значит, у вас там нет ни политики, ни правителей? – задумчиво спросил Эльтор.
– Верно, – ответила я. – В этом нет необходимости. Общаясь мысленно, мы поддерживаем прочную связь друг с другом и решения принимаем сообща. Это как голосование, только гораздо совершенней. На Трогии живет около десятка семей, наверное, поэтому ее и считают тайной.
– Вот потому и проблем не возникает, – сказал Киман. – Если бы народу было больше, пришлось бы устанавливать порядки, писать законы.
– Совсем не обязательно. На Земле уже давно нет как таковых границ государственных, но никто не преступает границ дозволенного в поведении и поступках. А там живет и здравствует много миллионов человек.
– Президенты? Правители? Советы? Общины, может быть? – спросил Эльтор, но Агвид покачал головой.
– Не совсем. У нас есть такое понятие как коллективный разум. Бывает, собирается группа из нескольких человек, принимает решения в так называемой «беседке», и количество собеседников можно увеличивать до бесконечности. Так общаются сотни и тысячи, и сила этого организма, созданного разумом, огромна. Бывают и споры, и ссоры, но никогда не доходит до серьезных разрушений.
– Я не просек, – сказал Лед. – Вы вроде как в виртуальной реальности находитесь? Внутри друг друга мысленно, или что?
– Ага. Вроде того. Как раз в таких разговорах всегда есть лидер – тот, чей разум вмещает остальные. Таких людей на Земле по пальцам пересчитать. – И парень хитро посмотрел на меня. – Только представьте, какую колоссальную нагрузку несет его мысль!
– А почему ты смотришь на Яру? – улыбнулся Киман. – Неужели она…
– Не она. Ее отец. Он на это способен, хотя сам трог и живет на Трогии.
– Ого!
Музыканты разом поглядели на меня, и я, поборов смущение, произнесла:
– Папа редко делает это, мы предпочитаем обычный диалог. А уж с сотнями он и вовсе не разговаривает…