— Да как вам сказать, — замялся было я, не зная как ему ответить на это.
— Да так, скажите откровенно, — настаивал Дуболь.
— От природы я не из трусливых, и в гражданскую на Северном фронте был, и в эту войну немножко в районе Свири и Ошты пороха понюхал. Не трушу, но что-то такое предчувствую. Когда, идя сюда, я увидел первых убитых, мне подумалось, что кто его знает, не сегодня-завтра, я сам буду так же лежать… И холодок по спине пробежал.
— Вот это плохо! — неодобрительно заметил полковник. — Мрачные настроения надо по боку! А вы никогда и мысли не допускайте, что вас могут убить. Не всех убивают. Смерть не страшна. Ведь, что значит предчувствие? Это не роковой подсказ о смерти, отнюдь нет. Поверьте мне, я на себе испытал. Предчувствие рождается в результате близкого соседства с опасностью. А на войне без опасности невозможно, никак невозможно. Привыкнете. На войне привычка — великое дело. Ну, и придется возможно хлебнуть горячего до слез — даром ничего не дается. Важно иметь непоколебимый боевой дух, сохранять его в самой, казалось бы безвыходной, тяжелой обстановке.
Дуболь помолчал, подумал. Потом он вновь обратился к нам.
— Ну, как, отогрелись малость? Сейчас я позвоню командиру третьего батальона. Боец проводит, покажет.
Дуболь покрутил ручку полевого телефона.
— Алло! «Енисей!» Дайте «Сухону», алло, говорит «Байкал». Сейчас я направляю к вам двух товарищей, вновь прибывших. Да, да. Как там у вас? Постреливает… Будьте здоровы…
Он положил на ящик трубку и сказал:
— Сейчас вы пройдете налево в четвертый шалаш к комиссару бригады, познакомьтесь, встаньте на партийный учет.
— Товарищ полковник, вы обо всем расспросили, а партийные ли мы, не поинтересовались.
— Идите, — повторил полковник, — встаньте на партийный учет, а затем вас боец отведет в третий батальон. Разве я не вижу, что вы коммунисты? Желаю успеха!.. В чем понадобится моя помощь — обращайтесь. Чем могу — помогу. Будут сучки и задоринки — не утаивайте, так-то оно лучше.
Через несколько дней комиссар бригады, разговаривая со мной, между прочим поинтересовался:
— Каков наш Дуболь?
— Замечательный коммунист! — сказал я.
— Да, он опытный, чуткий, боевой командир и неплохой беспартийный большевик.
— Разве беспартийный?
— Да. Нынче ему исполнится пятьдесят лет, — на вид ему не дашь этого, — а в партию до сих пор не вступив. Я его знаю с первого дня войны: за Кандалакшей он получил paнение. Дважды с ним были в окружении. И каждый раз в трудной обстановке он пишет заявление: «Если погибну от вражьей пули, прошу считать меня верным сыном коммунистической партии». Человек замечательный, — заключил комиссар, — и надо сказать, с ним очень легко работать.
— Почему же он в партию-то не вступает?
— Вступит. В день своего пятидесятилетия, говорит, подам заявление. Он собирается еще полсотни прожить…
В роте было всего семьдесят восемь автоматчиков. Молодые, задорные ребята, лыжники-северяне, сибиряки, некоторые из них до войны служили в Черноморском флоте. Они уже не раз ходили в распахнутых бушлатах в атаки и, показывая врагу полосатые тельняшки, вместо «ура» кричали «полундра»!
О том, что у нас на здешнем участке фронта есть моряки — отважные головы, — гитлеровцам скоро стало известно; недаром генерал Демельхубер поспешил обеспечить этот фланг более крупными и надежными силами. И тем не менее, бригада полковника Дуболя, через леса и болота, по тающему снегу, прорывалась в глубокие тылы врага на коммуникацию между Кестенгой и Окуневой губой, наносила противнику чувствительные потери. И тогда немцы стали стягивать сюда на фланг пехоту и артиллерию.
А пока шла автоматная и пулеметная перестрелка.
Однажды днем, когда рота была в перестрелке с наседавшим противником, неожиданно появился Дуболь. Опираясь на суковатую палку, прихрамывая, он шел и на ходу ко всему придирался, покрикивал. Он уже не казался таким добряком, каким я видел его несколько дней тому назад. Чеботарев даже на минуту смутился, соображая, как доложить полковнику обстановку и состояние своего подразделения. А Дуболь, не взирая на свист пуль, ковылял прямо к нам.
— Ага! Здесь новичок со своей ротой. Как дела? — заговорил Дуболь, еще не дойдя нескольких метров до места, где с биноклем в руке стоял Чеботарев, разговаривая с командиром первого взвода.
Чеботарев быстро шагнул в сторону полковника, отрапортовал:
— Разрешите доложить, товарищ полковник, дела не совсем блестящи…
— Что-о! Как вы сказали?..
— Убыль есть, а прибыли нет, товарищ полковник.