— Ой, девоньки, девоньки, убегайте! Тут четверо каких-то!..
— А мы не звери, вас не слопаем, — отвечали те, и вчетвером кучей шли к перепуганным девушкам, смеясь и подзывая их к себе. Тогда девушки осмелились, с оглядкой стали сближаться с неизвестными. Две из них, делая вид, что стыдливо прячутся за кустами, вытаскивали из под цветных сарафанов автоматы, обнажая при этом солдатские обмотки, винтообразно спускавшиеся с колен к тупоносым, подкованным ботинкам.
Диверсанты смекнули с опозданием.
На повелительный, грубый, далеко не девичий голос, — пришлось поднять руки вверх и сдаться. Да иначе и нельзя было, так как одна лишь певунья оказалась девушкой из Шомбы, да и у той в корзине — две гранаты.
А все остальные были бойцы из нашего батальона во главе с хитроумным Ибрагимом Загитдулиным…
21. Конец Хаулина
В числе задержанных Ибрагимом Загитдулиным оказался переброшенный немецкой разведкой изменник Хаулин. И хотя у него были фальшивые документы на имя какого-то Будкевича, разоблачить его не составило труда. Уличенный во всем, он перестал запираться и стал рассказывать. Дело было так.
…Объятый трусостью и желанием спасти свою шкуру, начфин Хаулин стал изменником. Его, добровольно перешедшего на сторону противника, привели в полевое отделение гестапо. Все, что он знал, рассказал немецкому офицеру; потом согласился подписать листовку для разбрасывания в расположении наших войск.
Фашистам это понравилось. Они ему доверили обработать одну подозреваемую в связях с подпольем студентку из Петрозаводска. На это ушло у него около месяца. Девушка, белокурая, голубоглазая карелка вроде бы полюбила его, она даже согласилась с ним вместе жить, но ничего по интересующим вопросам ему не сообщала.
Однажды офицер в гестапо его спросил:
— Вам нравится эта карелка?
— Пожалуй, да, — неопределенно ответил Хаулин.
— Дело ваше, можете ее любить, но повлияйте на нее или выследите, узнайте все подозрительные связи.
Однако, ничего определенного Хаулину узнать не удалось. Возможно, что никаких связей у девушки и не было.
— Возиться с ней нет больше смысла, — заявил однажды гестаповец, — я вам поручаю сегодня ее пристрелить. — Заметив на лице Хаулина бледность, добавил криво усмехаясь: — Не жалейте, этого добра хватит…
Они спустились в сырой, холодный подвал. Гестаповец включил синий свет. На цементированном полу, от столба посредине и дальше под стену проходила ложбина, по которой, как заметил Хаулин, могла стекать кровь замученных жертв. Два грубых солдата, два заплечных дел мастера, — привели девушку. При виде ее даже паршивое сердце изменника забилось учащенно. Она была бледна, в одной сорочке, избита, капли крови стекали по ее лицу. Привычными и быстрыми движениями солдаты перехватили жертву веревками и крепко привязали к столбу. На последние вопросы офицера девушка презрительно молчала. Тогда гестаповец повернул на стене еще один выключатель. Яркий белесый свет стосвечевой лампочки брызнул в глаза Хаулину. Он заметил на лице девушки слезы, смешавшиеся с кровью. Тяжело дыша, она вскинула голову и молча уставилась на палачей.
Офицер подал Хаулину револьвер, предусмотрительно заряженный одним патроном, и приказал ему стрелять спокойно, с выдержкой, прямо в лицо. Дрожащей рукой предатель взял из руки офицера парабеллум и, чтобы не промахнуться, подошел к девушке вплотную и выстрелил в упор. Окровавленная голова ее опустилась на грудь.
— Хорошо, — похвалил гестаповец, — только нужно учиться убивать не с такого расстояния, а вот отсюда. — И отойдя к дальней стене подвала, он из миниатюрного пистолета дважды выстрелил в труп девушки и похвастал: — Посмотрите, две пули прошли через сердце…
После этого случая Хаулин, проживавший под надзором в отдельной комнате общежития, не спал, ворочался с боку на бок всю ночь. Перед утром вошел к нему посыльный от офицера.
— Не спите?
— Нет.
— Господин офицер приказал вам спать и не смущаться тем, что вы делаете. Вот вам от него бутылка рому. Пейте. Будете спать, как бог…
Вскоре офицер вызвал Хаулина к себе в кабинет.
— Вы детей любите? — спросил он его.
— Люблю, хотя их у меня никогда не было.
По приказанию офицера в канцелярию привели четырехлетнего ребенка. Показывая на него, офицер невозмутимо сказал Хаулину:
— Мать этого ребенка отправлена заложницей в Германию. Отец его — командует у большевиков дивизией. Стоит ли жить ребенку? Я поручаю вам поступить с ним так же, как со студенткой…