– Вот так тебе и надо! – торжествовали на грейдере.
– Чего он туда? Для какого бесу?
– Собрание, говорю, проводить. Зоотехник поехал. Предвыборное собрание. За депутатов чтоб голосовали, агитировать.
– Ёш твою… – шутливо заругался Архип. – Вот бы он в автобусе и проводил агитацию. Нас бы посадил и до самой станции читал да читал. Оттель снова взял людей, и их бы… Да мы б за него все голоса поотдавали, даже лишние, за такого хорошего. Ты нас только до места довези.
– А кто шофер на автобусе? Может, уговорим?
– Да чего шофер. Там зоотехник. Ему пузырь не поставишь.
– Твою мать…
– А пойдут еще машины с центральной? – спросили у вновь прибывшего.
– Все ушли. Я не успел. Санитарная, за кормами. Агроном на «козле».
– А чего ты сюда ехал?
– Да може… Мне все равно надо. Вроде поближе. Може, с Урюпина пойдут или с комплекса…
– Жди. С Урюпина по асфальтовому грейдеру идут. А с комплекса вечером.
– Буду ждать.
– Зря лишь костер тушили.
Молодежь встала кружком, пошушукались и всем табором подались по домам: четверо в Малую Дубовку, двое в Вихляевку. Те, вдвоем, рысью помчались, застучали по набитой дороге словно коваными, промерзшими подметками башмаков.
Остались Архип, Феня Чурькова, женщина с гипсовой ногой, муж ее на лошадях – лошади уже в белой шубе стояли, понурившись, – и еще два мужика. Глядя вослед поскакавшим в Вихляевку, кто-то сказал:
– Застоялись…
– Застоишься, ежели в пять – из дому, а сейчас двенадцатый. Небось все кишки проморозили.
– Ничего. Рысью они за час доберутся.
– Бядуни… Чистые бядуни…
Архип всерьез начинал мерзнуть. Хоть и одет был неплохо, но полегонечку пробиралась к телу стынь. Просекал ветерок, и ноги коченели. Не шибко грела старая кровь. Но сдаваться он пока не хотел. Ребята, считай, шесть часов отстояли, а он – лишь в девять из дому. Надо было терпеть.
– Ёш твою… – пожаловался Архип. – Дураку надо бы самогонки взять. Глотнул – и хорошо, – лицо его чугунело и стало отдавать сизостью. – А то вот стой теперь. Либо цыганочку станцевать, – хлопая себя по плечам и груди, он засеменил, на месте перебирая ногами. – Ёш твою… Так бы бечь и бечь до самой станции.
– Тебе бы надо не сюда идти, а прямиком на Перещепной. Там Алексеевский грейдер, асфальт. Там машины всегда.
– На Перещепной, парень, нынче не дюже доберешься. – А сколько там километров?
– Да бес их мерил. Пять, а може, семь, а може, и все десять. Нет, десять не будет. А дорога тяжелая, по займищу. Где там лезть. Застрянешь в снегу. Потонешь навовсе. Туда я не рискую.
– Мерзни здесь.
– Чего ж, такая, значит, судьба, – ответил Архип и пошел к затоптанному костру, чтобы снова разжечь его.
Сухой хворост занялся сразу же, но жидкий его огонь грел лишь ладони рук, и только. Феня Чурькова к костерку подошла, встала рядом.
– Ты к кому же на гости ездила?
– Не на гости. Сеструшка двоюродная, сорок ден… Вот приезжала.
– В Малой Дубовке?
– Ну да.
– Это какая же сеструшка?
– Нюра, за Петром она была, за Подураевым, конюхом он.
– Петра-то я знаю, – вспомнил Архип. – А сама ты, так с дочкой и живешь?
– С дочкой.
– Пенсию платят?
– Пенсия… – тихо ответила Феня. – Одна слава, что пенсия. Стажу колхозного нет. Зачем, мол, уходила из колхозу? А я разве по своей воле…
Архип слушал Феню, а что сказать ей, чем утешить, не знал. Одно лишь промолвил:
– Такая наша жизня. Прожили век за куриный пек… – И, перемолчав, сам пожаловался: – А меня топка зарезает. Бедствуем с углем. Морозяка жмет, а топить нечем. Хучь костер, такой вот, посеред хаты жги. И никому не дошумишься, никто слухать не желает.
– Вы с бабкой вдвоем? Дети-то не при вас?
– Нынче детей удержишь? Они к своему стремятся. Одне…
– Оно, може, и лучше, – вздохнула Феня. – Я вот покою хочу. Чудок бы самой пожить. Отдохнуть. Весь век в чужой воле. То в мужней, то в дочериной…
Костерок догорел, и призрачное тепло его быстро развеялось в студеном поле. Белая степь лежала вокруг, белая дорога дымилась поземкой, чернели вдоль дороги, в снегу по пояс, вязки и клены, и не было никаких машин. Лишь синий автобус как застрял на пути к Малой Дубовке, так и стоял там неприкаянно.
Мохнатые от белого инея лошаденки стояли, покорно опустив головы, и солому не жевали. Мужик-возница, бросив окурок, сказал жене:
– Поехали, а то вторую ногу отморозишь. Ничего боле не будет. Тетка Феня, так как? Или рискуешь?
– Да сама не знаю. Меня ждут. Чего же это такое сделалось? Погода совсем разорилась.
– Стихея… – ответил Архип. – Стихея.
– А може, нам Бог поможет, – нерешительно сказала Феня.