— Нет, Ваня, вряд ли ты можешь представить, как я все это чувствовала. Это была такая радость, такое счастье! Кажется, одно такое мгновение в жизни стоит того, чтобы жить и быть матерью…
— Батька в кузнице, — продолжала мать, — рядом, вот-вот должен был подойти обедать, а я сидела у окна, поджидала. Вася и Маша — в школе, Анна — в Заготзерне, на работе. Павел тоже в кузнице, и знаешь, такая грусть напала на меня, что отвести ее можно только слезой. Слеза, может, человеку и дана природой, чтобы заглушить горе. И только бы мне сказать: «Где ж ты задержался, «перевозчик» ты мой?», а в дверь — «тук-тук-тук!». И не знаю, сказала «да!» или нет — обернулась — входит… Шура. «Боже мой!» — вырвалось, думала — привиделось мне так, а он, мой родной, бойко так — ко мне, освободил руки — чемодан был, и: «Мама! Родная! Нашел же я тебя!» — обнимает, целует и опять: «Мама, милая, здравствуй!»
Ну, где же тут удержишь слезу — заплакала я. Столько ждала! Потом уж — стала в себя приходить, говорю ему, что все «перевозчика» молила-просила, в уме эту песню шептала, и стала она мне чем-то божественным — молитвой стали для меня эти слова. Вот, Шура, — говорю опять ему, — значит, мысли мои ты слышал, не иначе. И понимаешь, Ваня, забылась… «потеряла» его, вроде разговариваю с собой… страшно как-то мне стало, неловко, когда подняла глаза — он смотрел на меня так задумчиво, так по-сыновьи любовно…
— Мама! Ты же говоришь, что вот-вот отец должен был… на обед… рассказывай же, как он… как они встретились?
— Ваня, сынок мой! Я же сразу дала понять Шуре, что благодаря нашему отцу, его железной натуре, мол, живы пока. Да он, правда, сам это понял, как я заметила, но ни слова не сказал, а когда отец шоркал у двери — встал… тут дверь распахнулась… и не передать: наш старичок так и замер. И головою: то вниз, то вверх, а слов не было. Нет — вру! Обнял Шура отца и сказал: «Вот оно как бывает, папа!»
Рассказ матери дополнялся и обрастал подробностями, вставками, которые успевали делать сестры и младшие братья.
И снова, и снова в нашей беседе мать возвращалась к подробностям пребывания Александра Трифоновича в Русском Туреке. Вспоминала и о том впечатлении, которое он произвел на жителей села, а еще в большей мере на тех знакомых людей, друзей, что подарила судьба за четыре года жизни на вятской земле, и о том, как расставались у пристани, и что гостеприимство и радушие людей того края запечатлелись в ее душе неоплатным долгом. «Так и видятся мне десятки приподнятых, помахивающих ладонями рук в предзакатных лучах», — говорила мать.
Первые дни июля 1936 года. 2-го или 3-го числа ждали отца, который работал где-то возле станции Пересна, в колхозе деревни Раковичи, где председателем был в те годы Никита Осипович Клеменков, который знал отца и теперь предложил поработать на договорных условиях в колхозной кузнице. И разговоры наши были как раз о том, что Александр недоволен был отцовским отходничеством — «Надо бы уже отдыхать ему — хватит, без малого шесть десятков за спиной, да и шея тоньше бычьего хвоста», — заметил походя, но отец — свое: «Руки мои еще могут работать». «Висеть на шее», как он выражался, отец не мог себе позволить.
Не могу утверждать, но кажется мне, что было это 3-го июля. Часов в десять утра кто-то из наших заметил и успел оказать: «Папка пришел!»
На пороге появился наш Трифон Гордеевич, с котомкой, не ведая о том, что сын Иван здесь, возле «горемык», как он всегда называл свою семью после оставления Загорья. Неожиданность и его отчее чувство проявилось в нем восторгом, как взрыв: «Да неужто Иван, ты?! Орел мой! Д-да-вай же… давай обнимемся!» — и пошло: «Сынок! Ваня!..» — повернулся, обхватил Васю, тут — Павел, Маша — всех он называет с добавкой: «Мой пострел!», «Моя умница!», «Мое сновиденье!» Как бы в смятении он начал говорить о том, что побывал в Починке, что дали ему паспорт, что теперь только и осталось забыть все то, что пройдено.
Отец, видимо, многое мог бы рассказать, он только-только еще успел определить порядок своего рассказа, как вдруг подкатила легковая машина, взвизгнули тормоза, послышались обрывки чьих-то слов, и тут мы увидели, как из машины выбирается… Александр!
— Ой! Ваня, иди же навстречу! — это сказала мать, и я махнул чуть ли не прыжком, а за мной и Павел, и ребята хозяйки, но гости — с Александром был и М. В. Исаковский — уже на крылечке.
— Ну, я как знал, вот и хорошо, что ты, Иван, здесь. Ну, здравствуйте, молодцы-братья, здравствуйте! Здравствуй, мама!
Брат отдает матери пакет, авоську, обнимает ее, и вот мы в хате, Александр уже видит и отца, здоровается с ним за руку и тут же оборачивается к Исаковскому, говорит: