— Миша! Поспешай! Порядок требует держаться правил. Представляю: наш Трифон Гордеевич! Мария Митрофановна, мама, догадываешься… Брат Иван… — смотрит на меня, чувствую — на мою ежистую прическу, — прическа твоя — дрянная, да-да, не нравится мне. Это, — говорит, — знаешь, что-то боксерское, не то жиганское. Ты что, боксер? — Я с трудом, кое-как выдавил из себя, что, мол, дело сугубо личное, что на этот счет у меня свое мнение, а он: — Ответ правильный, но прическа — дрянь.
Конечно, я понимал, что сказать такое он мог только по-свойски, как старший брат, что чужому он так не сказал бы, но все равно, это было для меня «холодным душем», и какие-то минуты я чувствовал себя как-то неловко.
— Ну, а знаете, я не успел сказать, с кем я вас знакомил? — спрашивает он у всех.
— Ну, как же, как же! Михаила Васильевича я знала еще в Загорье, — ответила мать, — очень рады видеть вас, дорогой наш земляк.
— Спасибо! Спасибо, дорогая Мария Митрофановна! — кланяется Исаковский.
Александр и М. В. Исаковский выглядели среди нас необычайно свежими, празднично-нарядными и, пожалуй, счастливыми. Одеты они были почти одинаково: оба в белейших глаженых брюках, в зефировых сорочках без галстуков, с той лишь разницей, что у Михаила Васильевича была голубая, а у Александра — белая. Оба они казались очень крупными и складными, легко и свободно чувствующими себя. Мы же, от стара до мала, как застигнутые врасплох, робели и смущенно сжимались, теряя самообладание. И дело тут не только в степени общей культуры, хотя это и играет известную роль, но в чем-то и еще — природной мнительности, стеснительности… Ведь вот наш Трифон Гордеевич совсем не страдал этим «пороком», хотя причислять его к людям высокой культуры никак не приходится. Он, например, сидя рядом с Исаковским, которого видел въяве первый раз, хотя, конечно, слыхал, читал и по-своему очень любил его стихи, начал разговор с Михаилом Васильевичем сразу же. И как начал! Стихами же самого поэта: «Проплывали дни и вечера, без больших забот и без тревоги. Было в общем сорок три двора. По обеим сторонам дороги». И пошел, и пошел!
— Что вы, Михаил Васильевич, можете подумать, если вот десять лет ношу я в душе ваши «Хутора»?
Михаил Васильевич улыбнулся и кивнул Александру Трифоновичу, дескать, слыхал такое?
— Да что же я скажу? Отрадно, конечно, слышать, что вы, Трифон Гордеевич, любите стихи!
— Так не всякие же стихи я люблю. А вот стихи, в которых я узнаю и жизнь Кузьмы, и Никиты, и соседа, и свою жизнь — тут оно и есть, что… Хороши — и люблю!
Тем временем Александр проворно помогал матери накрывать на стол. Вот уже появились и вино, и закуски, и все мы были за столом, да и рюмочки, кажется, были налиты, и в эту минуту, к полнейшей для всех неожиданности, на пороге, как с неба — наш старший брат, Константин. Привстали. Громыхнули стульями, скамьями и все к нему. Каждый на свой лад выражает приветствие: трясут, обнимают, благодарят, и слышится голос Александра: «Брат мой, Костя, это — ты! Рад! Здравствуй! Ну… Мг-х!»
В простенькой рабочей одежде, пиджачишко перекинут через руку, лицо прокалено кубанскими суховеями… Он ладит найти место, сиповато что-то говорит, покрякивая, усаживается к столу, но тут Михаил Васильевич приветствует его и протягивает руку.
— Спасибо, Михаил Васильевич, очень рад вас видеть!
Александр, как сейчас вижу, долго смотрел на Константина молча, с какой-то затаенной грустью, может, седина на висках брата напомнила ему что-то, может, даже тронула. Он немного откинулся и вздохнул. Затем поднял чарку и, обведя всех взглядом, сказал: «Надо, друзья мои, выпить. Такие встречи долгими не бывают и… не повторяются!»
И застолье пошло своим чередом.
— Ну что ж, дети мои дорогие, — говорит мама, — все вы мне милы, всех я вас люблю. Спасибо же вам, что съехались, что помните свою мать. Как это хорошо! Как я счастлива, что всех вас вижу. Давайте же попросим Шуру прочесть что-нибудь на память, для всех нас!
— Поддерживаю! Надо, Александр Трифонович, надо, — сказал Константин.
Разговор оборвался. Все в молчании ждали, что он ответит. Очень хотелось узнать, как он сам читает свои стихи. Ведь никто из нас не слыхал его лет десять, то есть с загорьевской поры, а написано и опубликовано им было уже порядочно, в том числе и «Страна Муравия».
— Не знаю, как выполнить вашу просьбу, но… — Глядя на старшего брата, он стал читать по памяти: