Элисон говорит мне, что стоило бы мне сходить и повидать Келли, которая после аборта никак не может выйти из депрессии. Хотя в её голосе не слышно осуждения, всё равно базарит она об этом так, словно я имею какое-то отношение к беременности Келли и её преждевременному завершению.
— С чего это я должен к ней идти? Я-то тут при чём? — оправдываюсь я.
— Ты ей друг или как?
Меня подмывает процитировать Джонни и сказать, что у меня нет друзей, а только знакомые. В башке у меня эта фраза звучит просто отменно: «У меня больше нет друзей, одни только знакомые». Фраза явно справедлива не только по отношению к торчкам, но и ко всему современному обществу в целом. Блестящая метафора. Но я справляюсь с соблазном.
Вместо этого я ограничиваюсь тем, что говорю:
— Мы все друзья Келли, почему навещать её должен именно я?
— Ты что, не понимаешь, Марк? Да она же на тебя западает.
— Келли? Ты гонишь! — сказал я, но в душе я заинтригован, удивлен и даже слегка смущен. Если это правда, то я был слеп и глуп, как последняя жопа.
— Разумеется, западает. Да она сама нам это раз сто говорила. Только одно и базарит: всё Марк да Марк.
Вообще-то мало кто зовёт меня Марком. В лучшем случае меня зовут Рента, в худшем — Ренточка. Это довольно обидно, но я стараюсь не обращать на это внимание, потому что если обращать на это внимание, то гондоны, которые меня так называют, получат именно то, чего добивались.
Кайфолом слушает, как мы базарим. Я спрашиваю его:
— Ты что, тоже так думаешь? Что Келли на меня западает?
— Последний мудак на земле знает, что она от тебя кипятком писает. Честно говоря, это с трудом поддается пониманию. По-моему, ей пора головку подлечить.
— Спасибо, что просветил меня, гондон ты эдакий!
— Когда сидишь день-деньской в темной комнате, уставившись в видик, трудно заметить, что творится вокруг.
— Но она же мне ни хуя такого не говорила! — скулю я, ерзая на заднице.
— А ты бы хотел, чтобы она это у себя на футболке написала? Плохо ты женщин знаешь, — говорит Элисон.
Кайфолом глупо ухмыляется.
Я чувствую себя оскорбленным последним замечанием, но решаю не зарубаться: на тот случай, если это розыгрыш — несомненно, подстроенный Кайфоломом. Коварный пидор по жизни развлекается тем, что подстраивает конфликты между своими же дружбанами. Какое удовольствие этот гондон извлекает из подобного рода деятельности, навсегда останется выше моего понимания.
Я затариваюсь у Джонни герой.
— Чище свежевыпавшего снега, — говорит он мне.
Это означает, что он её только слегка разбавил чем-то не особенно вредным для здоровья.
Пора уходить. Джонни без передыху грузит меня мрачными темами — типа рассказов о том, кто кого развел или кинул на бабки, или страшилок о «комитетах бдительности» в микрорайонах, которые не дают людям жить спокойно и разжигают антинаркотическую истерию. Ещё он гонит какую-то плаксивую ерунду про свою жизнь и вешает мне лапшу на уши насчёт того, что скоро он завяжет и отправится в Таиланд, где бабы знают толк в сексе и где можно жить припеваючи, если у тебя белая кожа, а в бумажнике лежит пара десяток. Затем он начинает говорить гораздо худшие вещи, циничные и подлые, но я говорю себе, что это снова злой дух базарит, а вовсе не Вечерний Свон. Но верю ли я сам в это? Кто знает? И кого это ебёт?
Элисон и Кайфолом обмениваются короткими репликами, словно затевают очередную афёру с героином, но затем встают и вместе выходят из комнаты. Вид у них при этом самый что ни на есть скучающий и равнодушный, но когда они не возвращаются, я понимаю, что они отправились трахаться в спальню. Мне всегда казалось, что для женщин трахаться с Кайфоломом примерно то же, что с другими парнями пить чай или болтать.
Рэйми рисует что-то мелками на стене. Он находится где-то в своей собственной вселенной, что, впрочем, устраивает и его, и всех вокруг.
А я сижу и думаю о том, что сказала Элисон. Келли на прошлой неделе сделала аборт. Если я пойду к ней, то я побрезгую с ней трахаться, при условии, конечно, что она захочет. Потому что там, наверное, что-нибудь да остается после аборта: ошмётки какие-нибудь, обрезки или что там ещё? Я, наверное, просто тупой мудак. Элисон права: плохо я женщин знаю. И не только женщин.
Келли живёт около «Инча» — автобусом туда хуй доедешь, а на такси у меня бабок не хватит. Может, и есть какой-нибудь автобус до «Инча», но я такого не знаю. Пожалуй, на самом деле правда заключается в том, что я слишком удолбан, чтобы трахаться, и слишком затрахан, чтобы просто разводить базары. Тут появляется десятый автобус, я вскакиваю в него и отправляюсь назад на Лейт-уок к Жан-Клоду Ван Дамму. Всю дорогу я предвкушаю, как он втопчет в грязь того наглого пидора.
Пусть оно омоет меня снаружи, промоет насквозь… очистит меня изнутри.
Мое внутреннее море. Проблема в том, что этот прекрасный океан носит на своих волнах столько ядовитого мусора и хлама… яд этот растворен в самих водах океана, но когда волны откатываются назад, все дерьмо оседает в моем организме. Океан в равной степени и дает, и берет: он смывает в воду мои эндорфины, подтачивает мои центры сопротивления боли, после чего они очень долго восстанавливаются.
Какие жуткие обои в этой комнате, похожей на выгребную яму! Видно, их наклеил какой-то доходяга много лет назад… именно так, я ведь и есть тот доходяга, и с тех пор лучше я выглядеть не стал… но зато здесь все под моей потной рукой, ни до чего тянуться не надо: шприц, игла, ложка, свеча, зажигалка, пакетик с порошком. Все это клево, просто замечательно, но меня терзает страх, что мое внутреннее море вот-вот отступит от берегов, оставив мое тело забитым ядовитыми отбросами.
Я начинаю варить ещё один дозняк. Дерзка ложку над пламенем свечи в трясущейся руке и ожидая, пока растворится ширево, я думаю: прилив длится все меньше и меньше, ядовитый отлив — всё дольше. Впрочем, даже эта мысль не сможет помешать мне.
Бог троицу любит. Верно говорил мне Кайфолом: стоит хоть раз попробовать слезть раньше, чем настало время, чтобы поиметь горе. Учатся только на собственных ошибках, и вот чему я научился: главное — как следует подготовиться. Снять на месяц с предоплатой огромную пустую комнату с окнами на-Дюны. Слишком много ублюдков знают путь в мою квартиру на Монтгомери-стрит. Деньги вперед! Расстаться с живыми башлями труднее всего. А легче всего — вмазаться утречком на дорожку по левой вене. Мне же надо было продержаться, пока я не закончу со всеми приготовлениями. Затем я ракетой пронесся по Киркгейт, делая закупки в соответствии с составленным мною списком.
Десять банок томатного супа «Хейнц», восемь банок грибного супа (его хорошо есть холодным), одна большая картонка ванильного мороженого (когда оно растает, его можно пить), две бутылки суспензии магнезии, одна бутылка парацетамола, одна упаковка ринстедовских пастилок для рта, одна баночка поливитаминов, пять литров питьевой воды, двенадцать банок изотонического напитка «Люкозад» и кое-какие журналы: легкая порнуха, «Виз», «Скотч футбол тудей», «Зе пантер» и т. д. Самым важным припасом удалось разжиться в родительском доме — это флакон с валиумом, принадлежащий моей матери. Я ничуть не стыжусь моего поступка. Она все равно теперь им не пользуется, а если ей все же понадобится валиум, то, учитывая её пол и возраст, наш мудак участковый пропишет его моей маме легко, как леденцы. Я старательно ставлю крестики напротив всех пунктов в моем списке. Мне предстоит тяжёлая неделя.
В моей комнате нет даже ковра. Посередине этой берлоги валяется матрас, на котором разложен спальный мешок, рядом стоит электрообогреватель, а на деревянную табуретку, я поместил маленький чёрно-белый телевизор. А.ещё я раздобыл три коричневых пластиковых ведра и наполнил их до половины дезинфицирующим раствором. В них я буду соответственно собирать мое дерьмо, мочу и блевотину. Затем я выстраиваю банки с припасами и медикаменты так, чтобы до них можно было дотянуться, не вставая с кровати.