Прости меня, ради Бога, Томми.
— Я просто ни хуя не знаю, что мне теперь делать, Марк. Ну что мне теперь делать?
Я сижу, опустив голову, и молчу. Мне хочется сказать: «Жить дальше, Томми. Это все, что тебе остается. Беречь себя. Ты можешь протянуть ещё долго. Посмотри на Дэйви Митчелла». Дэйви — один из лучших приятелей Томми. Он — ВИЧ-позитивен, хотя ни разу в жизни не кололся. При этом Дэйви в полном порядке и ведет нормальную жизнь. Ну, по крайней мере такую же, как ведут большинство моих знакомых.
Но я знаю, что у Томми нет денег даже на то, чтобы платить за отопление. Он далеко не Дэйви Митчелл, не говоря уже о Дереке Джармене. Томми не может позволить себе жить в уютном, теплом пузыре, качественно питаться и занять свой ум интересными делами. Он не проживет целых пять, десять или пятнадцать лет, прежде чем его доконает пневмония или рак.
Томми не пережить зимы в Западном Грэнтоне.
Прости меня, приятель, прости меня, — беспрестанно повторяю я.
— Ширево есть? — внезапно спрашивает он, глядя мне прямо в глаза.
— Я в завязке, Томми, — говорю я, и он даже не усмехается, как обычно.
— Тогда проспонсируй меня, приятель. Я жду чека с квартирной субсидией со дня на день.
Я роюсь в карманах и достаю две мятые пятёрки. Мне вспоминаются похороны Мэтти. Всё говорит о том, что Томми будет следующим, и мне нечем ему помочь. Именно мне — в особенности.
Он берёт деньги. Наши взгляды встречаются, и что-то проскальзывает между нами. Я не могу сказать, что именно, но это — что-то хорошее. Впрочем, длится это всего лишь какую-то секунду.
Джонни Свон изучает свою наголо выбритую макушку в зеркале над умывальником. Его длинные грязные лохмы были сбриты ещё несколько недель назад, сейчас он пытается избавиться от щетины на подбородке. Бритье — не такое уж простое дело, когда у тебя только одна нога, поскольку Джонни ещё не вполне научился удерживать на ней равновесие. Тем не менее, порезавшись пару раз, он достигает более или менее удовлетворительного результата. Он принял решение, что ни за что на свете не вернется обратно в инвалидную коляску.
— Будем жить на милостыню, — говорит он сам себе, изучая своё отражение в зеркале.
Джонни выглядит весьма опрятно. Для него это — ощущение не из приятных, к тому же сам процесс доставил ему немало неудобств, но люди ожидают, что бывалый вояка будет выглядеть соответствующим образом. Он начинает насвистывать мелодию «Шотландского воина», а затем снисходит до того, что отдает честь своему отражению.
Повязка на культе слегка беспокоит Джонни. Она грязновата на вид. Миссис Харви — муниципальная санитарка — придет сегодня менять её и наверняка скажет при этом пару слов о необходимости соблюдать личную гигиену.
Он изучает свою целую ногу. Она никогда не была лучшей из двух. Колено пошаливает: в далеком году растянул, играя в футбол. Теперь, когда весь вес тела приходится на него, колено будет пошаливать ещё чаще. Джонни думает, что лучше бы он в артерию на этой ноге кололся, может, тогда хирурги бы её отняли. «А вся беда в том, что я — правша», — размышляет он.
Снаружи холодно; Джонни, покачиваясь и кренясь, направляется в сторону вокзала Уэйверли. Каждый шаг дается ему с трудом. Боль не сосредоточена в оконечности его культи — такое ощущение, словно болит все тело. Однако две капсулы метадона и таблетка барбитурата, которые он принял перед выходом из дома, помогают ему переносить этот кошмар. Джонни выбирает позицию возле входа на Маркет-стрит. Он взял с собой большой кусок картона, на котором написано черными буквами: «ВЕТЕРАН ФОЛКЛЕНДСКОЙ ВОЙНЫ. ПОТЕРЯЛ НОГУ ЗА РОДИНУ. ПОМОГИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА».
Торчок по кличке Сильвер (настоящего его имени Джонни не знает) приближается к нему медленной, отмороженной походкой.
— Ширево есть, Свонни? — спрашивает он.
— Полный голяк, приятель. Говорили, у Рэйми товар появится к субботе.
— Суббота — слишком поздно, — сопит Сильвер. — Меня уже такой колотун пробирает.
— Вечерний Свон — честный бизнесмен, Сильвер, — говорит Джонни, тыкая себя пальцем в грудь. — Если он делает рекламу конкуренту, то только потому, что не может обслужить клиента сам.
У Сильвера удручённый вид. Замызганное черное пальто висит как тряпка на его костлявой, измождённой фигуре.
— И рецепты на метадон все кончились, — констатирует он, не напрашиваясь на сочувствие и не ожидая его.
Внезапно в его мёртвых глазах появляется блеск.
— Эй, Свонни, ты что, побираться нацелился?
— Как только захлопывается одна дверь, тут же открывается другая. — Джонни улыбается, демонстрируя ряд гнилых зубов. — Так можно заработать гораздо больше, чем если банчить героин. Так что не трись тут, Сильвер, мне на жизнь зарабатывать нужно. Честный солдат не может знаться с торчком вроде тебя. До скорого.
Но Сильвер едва вникает в его рассуждения, не говоря уже о том, чтобы обижаться на оскорбления в свой адрес.
— Ну ладно, я тогда в больницу пойду. Может, кто мне и продаст капсулку-друтую.
— Оревуар, — кричит ему вслед Джонни.
Работа идёт своим чередом. Одни украдкой кидают мелочь в его шляпу, другие, возмущенные вторжением горя в их жизнь, отворачиваются или смотрят куда-то вдаль, делая вид, что не замечают Джонни. Женщины дают больше, чем мужчины, молодежь — больше, чем взрослые, люди с явно скромным достатком — больше, чем те, кто имеет зажиточный вид.
Пятёрка падает в шляпу.
— Да сохранит вас Господь, сэр, — отзывается Джонни.
— Не за что меня благодарить, — говорит мужчина средних лет. — Мы в долгу перед вами, парни. Ужасно, должно быть, перенести такую потерю в юности.
— Я ни о чём не жалею. Сожалеть о случившемся — непозволительная роскошь, приятель. Я люблю мою страну — если бы можно было всё переиграть, я бы снова пошёл на эту войну. Кроме того, мне ещё повезло — я вернулся обратно. Я потерял кучу хороших друзей в заварушке у Гус-Грин, вот что я вам скажу.
Джонни смотрит остекленевшим, отсутствующим взглядом куда-то вдаль — он почти поверил сам в свое вранье. Затем он снова обращает внимание на своего собеседника.
— Когда встречаешь кого-нибудь вроде вас, кто ещё помнит, кому на все это не наплевать, понимаешь, что всё это было не зря.
— Удачи, — тихо говорит мужчина перед тем, как повернуться и пойти по лестнице, ведущей к Маркет-стрит.
— Ёбаный мудозвон хуев, — бормочет себе под нос Джонни, тряся опущенной головой и стараясь сдержать неукротимые приступы смеха.
Через пару часов у него уже есть двадцать шесть фунтов семьдесят восемь пенсов. Неплохо, да и работёнка непыльная. Джонни умеет ждать: даже Британские железные дороги в паршивый день не способны испортить его торчковую карму. Однако абстиненция начинает давать о себе знать ледяным ознобом, после которого сердце начинает биться как сумасшедшее, а из всех пор тела струится обильный едкий пот. Он уже намеревается собраться и покинуть точку, когда к нему подходит хрупкая, худенькая женщина.
— Ты служил в Королевском шотландском полку, сынок? Мой Брайан служил там, Брайан Яэйдлоу.
— Нет, в морской пехоте, миссис, — пожимает плечами Джонни.
— Брайан не вернулся домой, упокой Господи его душу. Двадцать один ему было. Мой мальчик. Славный у меня был сынишка.
Глаза женщины наполняются слезами. Её голос понижается до драматического шёпота, от чего её беспомощность вызывает ещё большую жалость.