Однажды, когда он как всегда сидел на полу у ее кровати — после того случая он больше не садился на койку подле ее ног — он внезапно произнес, крутя в руках дочитанный давным-давно томик Джека Лондона:
— Я знаю, как ты это сделала.
Он сказал это совершенно ровным тоном, не уточняя, о чем именно он говорит, но Гермиона поняла и без слов, пусть они никогда и не касались этой темы. В ней загорелось любопытство: она знала, что Фред был не глупее ее и, вероятно, он и правда все понял.
— Ну-ну? — она выгнула правую бровь, ожидая подробностей.
— Ты сказала Парвати, что видела полицейских с собаками, ты знала, что она обязательно растрясет это по всему Хогвартсу. Поэтому-то тебя и не было тогда в гостиной, я прав? Ты была на лестнице второго этажа, только там достаточно безлюдно, чтобы мы могли спрятать там наши запасы. А потом дело было за малым. Я прав? Я ведь тоже читаю, хотя и меньше твоего, но рассказы о Шерлоке Холмсе я люблю. Правда, я все равно не понимаю, как ты выбралась из лазарета.
— «Графа Монте-Кристо» читал? — осведомилась она, кривя губы в почти что улыбке.
— Под кроватью подкоп? — он ответил самой настоящей солнечной широкой улыбкой. Такой, какой улыбался ей обычно Рон.
Их по-настоящему серьезный разговор произошел через полторы недели после того, как Грейнджер попала в больничный отсек: к тому моменту ее ссадины и синяки уже зажили, и со дня на день ее должны были отпустить. Они оба не поняли, как завязался этот странный диалог, вот только девушке не хотелось вопреки привычке обвинять его в чем-то или ругать на чем свет стоит, называя последним мерзавцем.
— Ты же и сам знаешь, что наркотики, даже легкие — это смерть, — она сидела по-турецки поверх покрывала на кровати, и ее короткие пижамные штаны в желтую полоску смешно топорщились пониже колен.
— Знаю, — он наклонил голову вбок, словно ожидая продолжения.
— Тогда почему ты продолжаешь торговать этой гадостью? Марихуана, гашиш, героин… Это не шутки, Фред! — и добавила совсем тихо, как-то обреченно. — Понимаешь?
— Понимаю. Только ведь как, Грейнджер… Мы всю жизнь жили и живем в нищете. Что мы можем? У нас нет другого выхода, чтобы встать на ноги, мы должны вылезти из этого. Я не хочу видеть, как моя сестра ломает себе жизнь, становясь содержанкой какого-нибудь богатого хмыря, или, того хуже, идя работать на панель, — последние лучи солнца играли в его волосах, а в глазах не было того привычного задора, что всегда.
— Ты пытаешься построить свою жизнь и жизнь тех, кого любишь, ломая при этом чужие, — она отвернулась, глядя на зеленые кровли за окном. — Так нельзя.
— Нельзя, — эхом отозвался он, то ли соглашаясь, то ли пробуя это слово на вкус.
А на следующий день, когда он по обыкновению пришел в ее палату, там никого не было. Почему-то от этого стало тоскливо. А потом, в общей гостиной, он увидел, как она обнимает Рона, смеясь, и желудок свело. Захотелось прямо сейчас наколдовать огромную гору пауков, чтобы они отцепились друг от друга. Тошно.
***
— Хей, дружище, чего это с ним? — толкнул Джорджа в бок Ли, когда Фред стремительно влетел в гостиную и, не оборачиваясь на друзей, стремительно поднялся вверх по лестнице, хлопая дверью спальни.
— Не знаю, — покачал головой Уизли, глядя туда, где только что скрылся его брат. — Он сам не свой уже с неделю, ничего не говорит, только смотрит как-то отчаянно. И ему больно. Это я тебе как его близнец говорю, я знаю, что он ощущает.
— Ничего не понимаю, — тряхнул головой Джордан. — Может, попросить Анджи поговорить с ним?
— Не стоит. Он так вчера рявкнул на нее, когда она попыталась пристать к нашему брату, что она до сих пор злится, — Джордж поднял брови, показывая, насколько жарким был вчера спор с Джонсон, и упал в кресло у камина, вытягивая ноги.
А Фреду действительно было больно. Он не понимал, что с ним творилось: с того момента, как маленькую подружку Ронни выписали из больничного крыла, он был словно выброшенная на берег рыба. Ноги сами несли его к хорошо знакомой двери с трещинками в белой краске, вот только в пропахшем медикаментами помещении было пусто, и рыба беспомощно открывала рот, ища спасительную воду. Что с ним не так? Говорить с друзьями и даже с Джорджем не хотелось; любой скандал, любая шутка над кем-то, то, что раньше приносило удовольствие, сейчас вызывало лишь волну отвращения к самому себе, липкого омерзения, которое тараканами влезало под кожу.
Она была права. Права сотню, тысячу раз, она могла бы подобрать еще десятки слов, описывающих его. Он только недавно стал совершеннолетним, но уже был по самую шею утоплен в грязи и тине, и за собой тащил Джорджи, привязанного к нему, словно веревками.
Дважды Фред хотел заговорить с ней. То, что она больше не смотрела на него с таким презрением, граничащим с жалостью — это давало шанс начать дышать, давало на секунду снова почувствовать себя просто стариной Фредди, который учил младшего братишку рыбачить и пускать воздушных змеев, а не тем странным человеком, которым он стал. Когда он погряз в этом дерьме? До того, как Наземникус Флетчер предложил им с Джорджем и Ли участвовать в провозе и распространении легких наркотиков? Или раньше, когда он стал подшучивать над Ронни? Или он всегда был таким — жестоким, с больной фантазией и чувством юмора — только осознал это не сразу?
Вина словно вериги обвивалась вокруг его шеи, затягиваясь все сильнее и удушая.
Он тонул, словно ему снова было восемь, и он запутался ногой в тине на дне озера, и илистая муть снова заливала его легкие, убивая. Тогда его вытянул Джордж. Сейчас Джордж тоже тонул рядом.
Маленькая, по-юношески щуплая девчонка с буйной гривой волос и понятием справедливости, которое, наверное, не уступало чувству долга и чести, которое описывалось в сказках о короле Артуре. Девчонка, которая при всех бросилась на них, защищая друга. Девчонка, которая додумалась выманить их к тайнику в туалете, где умерла Миртл. Которая каким-то непостижимым образом смогла ночью пробраться и поджечь его, спалив все дотла. И как она обошла пожарную сигнализацию?
Кажется, он припоминал, что, когда бедняге Крэббу стало плохо, она тоже была там, рядом. Винсент был неплохим парнем, вот только травы ему уже было мало, и он перешел на что-то более тяжелое, пропав из поля зрения близнецов. Они редко говорили об этом, не считая важным, однако для них не было секретом, что в школе был кто-то другой, кто-то, кто торговал не просто маковой соломой, но опиумом, кокаином, героином. Но, кажется, эта девочка с копной густых волос искренне верила, что это они сбывали эту дрянь малолеткам. И это было хуже всего.
Неужели он такая скотина, что она имеет право подозревать его в этом? Да, да, сотню раз да. Он мог бы найти этого другого, мог бы предотвратить все, закончить раньше, прежде, чем один из студентов чуть было не погиб. Мог бы объявить неизвестному войну, изжить его, только что сделал он? Ничего…
Дверь скрипнула, пропуская внутрь Джорджа. Он молча сел рядом с братом на пол, кладя руку брату на плечо.
***
Гермиона задумчиво потерла носком туфли закоптившийся от открытого огня пол в женском туалете. Тут-то и было ее адское пламя, ее огонь правосудия, ее маленькая большая диверсия. Гермиона не могла понять, почему ей ничего до сих пор не было за ту выходку, она ожидала, что на нее обрушится буря, стоит близнецам что-то узнать, а ведь Фред знал, догадался, и, стоит ему сделать еще один крошечный шаг — и он будет знать абсолютно все. Возможно, именно эта интрига и держала его? Кто знает… Девушка запрокинула голову, разглядывая недавно побеленный потолок: раньше там красовались надписи пошлого содержания.