— Будем жить на милостыню, — говорит он сам себе, изучая своё отражение в зеркале.
Джонни выглядит весьма опрятно. Для него это — ощущение не из приятных, к тому же сам процесс доставил ему немало неудобств, но люди ожидают, что бывалый вояка будет выглядеть соответствующим образом. Он начинает насвистывать мелодию «Шотландского воина», а затем снисходит до того, что отдает честь своему отражению.
Повязка на культе слегка беспокоит Джонни. Она грязновата на вид. Миссис Харви — муниципальная санитарка — придет сегодня менять её и наверняка скажет при этом пару слов о необходимости соблюдать личную гигиену.
Он изучает свою целую ногу. Она никогда не была лучшей из двух. Колено пошаливает: в далеком году растянул, играя в футбол. Теперь, когда весь вес тела приходится на него, колено будет пошаливать ещё чаще. Джонни думает, что лучше бы он в артерию на этой ноге кололся, может, тогда хирурги бы её отняли. «А вся беда в том, что я — правша», — размышляет он.
Снаружи холодно; Джонни, покачиваясь и кренясь, направляется в сторону вокзала Уэйверли. Каждый шаг дается ему с трудом. Боль не сосредоточена в оконечности его культи — такое ощущение, словно болит все тело. Однако две капсулы метадона и таблетка барбитурата, которые он принял перед выходом из дома, помогают ему переносить этот кошмар. Джонни выбирает позицию возле входа на Маркет-стрит. Он взял с собой большой кусок картона, на котором написано черными буквами: «ВЕТЕРАН ФОЛКЛЕНДСКОЙ ВОЙНЫ. ПОТЕРЯЛ НОГУ ЗА РОДИНУ. ПОМОГИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА».
Торчок по кличке Сильвер (настоящего его имени Джонни не знает) приближается к нему медленной, отмороженной походкой.
— Ширево есть, Свонни? — спрашивает он.
— Полный голяк, приятель. Говорили, у Рэйми товар появится к субботе.
— Суббота — слишком поздно, — сопит Сильвер. — Меня уже такой колотун пробирает.
— Вечерний Свон — честный бизнесмен, Сильвер, — говорит Джонни, тыкая себя пальцем в грудь. — Если он делает рекламу конкуренту, то только потому, что не может обслужить клиента сам.
У Сильвера удручённый вид. Замызганное черное пальто висит как тряпка на его костлявой, измождённой фигуре.
— И рецепты на метадон все кончились, — констатирует он, не напрашиваясь на сочувствие и не ожидая его.
Внезапно в его мёртвых глазах появляется блеск.
— Эй, Свонни, ты что, побираться нацелился?
— Как только захлопывается одна дверь, тут же открывается другая. — Джонни улыбается, демонстрируя ряд гнилых зубов. — Так можно заработать гораздо больше, чем если банчить героин. Так что не трись тут, Сильвер, мне на жизнь зарабатывать нужно. Честный солдат не может знаться с торчком вроде тебя. До скорого.
Но Сильвер едва вникает в его рассуждения, не говоря уже о том, чтобы обижаться на оскорбления в свой адрес.
— Ну ладно, я тогда в больницу пойду. Может, кто мне и продаст капсулку-друтую.
— Оревуар, — кричит ему вслед Джонни.
Работа идёт своим чередом. Одни украдкой кидают мелочь в его шляпу, другие, возмущенные вторжением горя в их жизнь, отворачиваются или смотрят куда-то вдаль, делая вид, что не замечают Джонни. Женщины дают больше, чем мужчины, молодежь — больше, чем взрослые, люди с явно скромным достатком — больше, чем те, кто имеет зажиточный вид.
Пятёрка падает в шляпу.
— Да сохранит вас Господь, сэр, — отзывается Джонни.
— Не за что меня благодарить, — говорит мужчина средних лет. — Мы в долгу перед вами, парни. Ужасно, должно быть, перенести такую потерю в юности.
— Я ни о чём не жалею. Сожалеть о случившемся — непозволительная роскошь, приятель. Я люблю мою страну — если бы можно было всё переиграть, я бы снова пошёл на эту войну. Кроме того, мне ещё повезло — я вернулся обратно. Я потерял кучу хороших друзей в заварушке у Гус-Грин, вот что я вам скажу.
Джонни смотрит остекленевшим, отсутствующим взглядом куда-то вдаль — он почти поверил сам в свое вранье. Затем он снова обращает внимание на своего собеседника.
— Когда встречаешь кого-нибудь вроде вас, кто ещё помнит, кому на все это не наплевать, понимаешь, что всё это было не зря.