Я чуть не обосрался от страха, стоило мне только подумать, что я сейчас останусь без вмазки.
— Не гони пургу, Джонни, ты только сам себя послушай! Не грузи по-тупому. У нас с собой бабло есть. — И в подтверждение я достаю несколько бумажек из своего кармана.
То ли угрызения совести, то ли вид денег, но что-то на мгновение возвращает к жизни прежнего Джонни Свона.
— Не надо принимать всё всерьёз. Я просто хуёво пошутил, мальчики. Вы что думаете, Джонни Свон кинет своих дружбанов? Да ни в жизнь! Вы умницы. Гигиена сейчас очень важна, — прибавил он задумчиво. — Малыша Гогси знаете? Подхватил СПИД.
— Точняк? — спросил я.
Вокруг все постоянно сплетничали, у кого обнаружился ВИЧ, у кого не обнаружился, — обычно я эту болтовню пропускал мимо ушей, но тему насчёт Гогси мне прогоняли уже несколько людей.
— Точнее не бывает. У него ещё нет типа настоящего СПИДа, но анализ положительный. Но я ему говорю: Гогси, это ещё не конец света. И с вирусом люди живут. Тысячи мудаков на земле с ним живут и не кашляют. Уйма времени пройдет, прежде чем ты заболеешь, а сыграть в ящик можно и без всякого вируса — и глазом моргнуть не успеешь. Вот как к этому относиться надо. Концерт отменить нельзя. Шоу должно продолжаться.
Легко рассуждать, когда у тебя говно уже в крови, но все же Джонни присмирел настолько, что даже помог Кайфолому сварить дозняк и вмазаться.
Кайфолом был уже на шаг от того, чтобы завизжать от боли, когда Джонни нашёл вену, втянул кровь на контроль и вписал по адресу воду живую и мёртвую.
Кайфолом прижал к себе Свонни изо всех сил, затем ослабил объятия, но продолжал держаться за его спину. Они были нежны, как любовники, заснувшие после совокупления. Теперь настало время Кайфолому петь любовные серенады Джонни:
— Свонни, как я тебя люблю, как же я тебя люблю, старина Свонни.
Не прошло и пары минут, как они становятся такими дружбанами, что водой не разлить.
Очередь доходит до меня. Пролетает целая вечность, прежде чем я нахожу рабочую вену. У меня они не так близко к коже, как у многих. Но вот я попадаю, и волна пошла. Эли была права, возьмите самый лучший оргазм, который вы испытали за всю сраную жизнь, умножьте его на двадцать и все равно попадете мимо кассы. Мои сухие сломанные кости увлажнились и срослись под нежными прикосновениями дивного героина. Земля вновь стронулась с мертвой точки и помчалась по орбите вперёд.
Элисон говорит мне, что стоило бы мне сходить и повидать Келли, которая после аборта никак не может выйти из депрессии. Хотя в её голосе не слышно осуждения, всё равно базарит она об этом так, словно я имею какое-то отношение к беременности Келли и её преждевременному завершению.
— С чего это я должен к ней идти? Я-то тут при чём? — оправдываюсь я.
— Ты ей друг или как?
Меня подмывает процитировать Джонни и сказать, что у меня нет друзей, а только знакомые. В башке у меня эта фраза звучит просто отменно: «У меня больше нет друзей, одни только знакомые». Фраза явно справедлива не только по отношению к торчкам, но и ко всему современному обществу в целом. Блестящая метафора. Но я справляюсь с соблазном.
Вместо этого я ограничиваюсь тем, что говорю:
— Мы все друзья Келли, почему навещать её должен именно я?
— Ты что, не понимаешь, Марк? Да она же на тебя западает.
— Келли? Ты гонишь! — сказал я, но в душе я заинтригован, удивлен и даже слегка смущен. Если это правда, то я был слеп и глуп, как последняя жопа.
— Разумеется, западает. Да она сама нам это раз сто говорила. Только одно и базарит: всё Марк да Марк.
Вообще-то мало кто зовёт меня Марком. В лучшем случае меня зовут Рента, в худшем — Ренточка. Это довольно обидно, но я стараюсь не обращать на это внимание, потому что если обращать на это внимание, то гондоны, которые меня так называют, получат именно то, чего добивались.
Кайфолом слушает, как мы базарим. Я спрашиваю его:
— Ты что, тоже так думаешь? Что Келли на меня западает?
— Последний мудак на земле знает, что она от тебя кипятком писает. Честно говоря, это с трудом поддается пониманию. По-моему, ей пора головку подлечить.
— Спасибо, что просветил меня, гондон ты эдакий!
— Когда сидишь день-деньской в темной комнате, уставившись в видик, трудно заметить, что творится вокруг.
— Но она же мне ни хуя такого не говорила! — скулю я, ерзая на заднице.