Десять банок томатного супа «Хейнц», восемь банок грибного супа (его хорошо есть холодным), одна большая картонка ванильного мороженого (когда оно растает, его можно пить), две бутылки суспензии магнезии, одна бутылка парацетамола, одна упаковка ринстедовских пастилок для рта, одна баночка поливитаминов, пять литров питьевой воды, двенадцать банок изотонического напитка «Люкозад» и кое-какие журналы: легкая порнуха, «Виз», «Скотч футбол тудей», «Зе пантер» и т. д. Самым важным припасом удалось разжиться в родительском доме — это флакон с валиумом, принадлежащий моей матери. Я ничуть не стыжусь моего поступка. Она все равно теперь им не пользуется, а если ей все же понадобится валиум, то, учитывая её пол и возраст, наш мудак участковый пропишет его моей маме легко, как леденцы. Я старательно ставлю крестики напротив всех пунктов в моем списке. Мне предстоит тяжёлая неделя.
В моей комнате нет даже ковра. Посередине этой берлоги валяется матрас, на котором разложен спальный мешок, рядом стоит электрообогреватель, а на деревянную табуретку, я поместил маленький чёрно-белый телевизор. А.ещё я раздобыл три коричневых пластиковых ведра и наполнил их до половины дезинфицирующим раствором. В них я буду соответственно собирать мое дерьмо, мочу и блевотину. Затем я выстраиваю банки с припасами и медикаменты так, чтобы до них можно было дотянуться, не вставая с кровати.
Я вмазался в последний раз для того, чтобы справиться со всеми ужасами, сопряженными с походом по магазинам. А ещё эта вмазка должна мне помочь спокойно заснуть и начать наутро слазить с геры. После этого я буду аккуратно снижать дозы. Иначе никак: я уже чувствую надвигающийся упадок сил. Всё начинается как обычно — с легкой тошноты под ложечкой и приступа беспричинной паники. Как только я понимаю, что со мной, неприятное недомогание тут же плавно становится непереносимым. Зубная боль пронзает челюсти, вгрызается в глазницы, и все кости сотрясает жуткая, неудержимая, лишающая сил дрожь. По любому поводу на коже выступает ледяной пот: прибавьте ещё к этому озноб, от которого моя спина превращается в тонкий слой осенней изморози па крыше автомобиля. Пора действовать. Но я ещё не готов к тому, чтобы встретить врага лицом к лицу. Надо следовать старому проверенному методу: сползать потихоньку. Я могу заставить себя двигаться только ради того, чтобы добраться до геры. Один крошечный укольчик — и мои скрюченные конечности распрямятся, и я засну сном младенца. А уж как проснусь, так и завяжу. Свонни куда-то пропал, Сикер в тюряге. Остаётся один Рэйми. Схожу и позвоню говнюку с автомата из вестибюля подъезда.
Мне показалось, что, пока я набирал номер, кто-то прошмыгнул мимо меня. Я вздрогнул, когда он прошёл, но мне вовсе не хотелось поворачиваться и выяснять, кто это был. К счастью, я здесь ненадолго и мне нет нужды заводить знакомства с соседями. Для меня всех этих долбоёбов попросту не существует. Ни единого. Только Рэйми. Монетка проваливается в щель. Голос какой-то телки.
— Привет, — фыркает она.
Что это с ней: грипп среди лета или она тоже сидит на гере?
— Рэйми дома? Это Марк.
Рэйми, очевидно, упоминал при ней обо мне, потому что, хоть я её и не знаю, она-то меня знает очень даже хорошо и, видно, с хуёвой стороны, потому что голос её тут же леденеет.
— Рэйми уехал, — говорит она. — В Лондон.
— В Лондон… Блин, а когда же он вернётся?
— Не знаю.
— Он ничего для меня не оставил, а?
Ведь один раз может и повезти, мать твою, разве нет?
— Нет, ничего…
Трясущейся рукой я вешаю трубку на место. Передо мной стоит выбор: первый вариант, трудный, — вернуться обратно в комнату. Второй: позвонить этому говнюку Форрестеру и отправиться в Мьюирхаус, где меня, несомненно, кинут, всучив какую-нибудь дрянь. Короче, никакого выбора нет. Не проходит и двадцати минут, как я бормочу водителю автобуса: «До Мьюирхауса доеду?» — и сую мои сорок пять пенсов в сраную кассу.
Какая-то старая кошёлка сверлит меня взглядом, когда я иду по проходу. Ясное дело, выгляжу я просто как полное говно. Но мне на это насрать. В этот момент для меня в этой жизни не существует ничего, кроме меня самого, Майкла Форрестера и ужасного пространства, разделяющего нас, которое, урча, пожирает автобус.
Я сажусь на заднее сиденье на первом этаже. Автобус почти пуст. Напротив меня сидит какая-то клюшка и слушает своей плейер. Красивая? Мне до лампочки. Хотя плейер, по идее, это «ваше личное стерео», я очень хорошо слышу, что играет у клюшки в наушниках. Это песня Боуи… «Золотые годы».