А вот поглядел Степан сейчас на стены конторские, на окна, на стол поглядел и удивился: будто в первый раз видит все это, все здесь ему незнакомое. Потому так показалось, что в конторе сидит один только человек, и человек этот — совершенно чужой, нездешний.
— Садитесь…
Степан по сторонам глянул. Почему «садитесь»? Может, он не один в контору вошел? Нет, он был один.
— Садитесь!
Ну, если с одним с ним так разговаривают, то и ему вежливо надлежало ответить:
— Ничего, мы постоим…
— Садитесь!!
— Спасибо. Сядем.
— Чаузов? Степан? Яковлевич?
— Само собой!
— Год рождения?
— Девятьсотый.
— Родились в Крутых Луках?
— Здесь и родился.
— Русский?
— Русские.
— Грамотный?
— Три зимы в школу бегал.
— Женат?
— Женатые. Обязательно.
— Дети есть?
— Куда же им подеваться — детям? Слава богу, живые обои.
…Минута какая прошла — уже не только о Степане самом — о Клашке, о ребятишках все как есть записано.
А ему все мало — следователю, Ю-ристу. Он еще спрашивает, еще записывает.
— Кем являетесь? Бедняком? Середняком? Кулаком?
Поди-ка, все понимает, а спрашивает, ровно ребенок: «Кулаком?» Да кулаком если бы был, так сейчас перед тобой не явился бы в Крутых Луках — за болотом давно бы уже мыкался.
— Записано было середняк.
— Простой середняк или — крепкий середняк?
— Простой середняк. Обыкновенный, сказать.
— Совсем обыкновенный?
— Вовсе даже…
— Так… Нынче колхозник?
— Вступили…
— Давно вступили?
— С того четверга второй месяц пошел.
— До вступления твердыми заданиями облагались?
— Не миновало.
— Выполнили?
— Выполнили. На тот же день — второе принесли.
О втором, однако, напрасно сказал. Не спрашивали ведь.
— Значит, облагались дважды?
— Можно и так сосчитать.
— И снова выполнили?
— Обратно — до зернышка.
— И в тот же день вступили в колхоз?
— В который?
— В тот день, когда выполнили второе твердое задание?
— Точно чтобы сказать — не упомнил…
А догадливый, видать, следователь-то этот. Такая работа. Не с первым беседует. Сколь перед ним вот таких же мужиков сидело? Он поди-ка и сам всех не упомнит!
— Родственники раскулаченные есть?
— Братан. Старший.
— Вы с ним вместе когда-нибудь хозяйство вели?
— Не было. Он как с Красной Армии вернулся, женился и к бабе на Овчинниковский выселок ушел.
— Значит, богатую себе в жены взял?
— Овчинникову и взял. Александру.
— Давно это было?
— Сказать — двадцать пятый год шел. Так и есть — девятьсот двадцать пятый.
— А вы, значит, женились раньше? И тоже из богатых взяли жену?
— Беднее в Крутых Луках не было.
— Как же вы на такое решились?… А?
— Закурить можно ли будет?
— Нельзя.
— Извиняйте! Привычные мы очень к табаку за разговором.
— Теперь расскажите, как вы разрушили дом Александра Ударцева. Как и почему? Вспомните все подробно.
— Дом-то — он стоял к яру близко. Шагов каких тридцать, может, пятьдесят. Нет, пятьдесят навряд ли и было. Ну, мы прибегли с пожару-то, который Лександра запалил, и сбросили дом его под яр.
— Дальше.
— Дальше-то он сам пошел. Под кручу.
Тут следователь поднял глаза. Лицо узкое, как у Ольги Ударцевой, а глаза на нем вострые. Вот когда они встретились! Будто даже сверкнуло что-то… Ломиком замахивался старик Ударцев — так же вроде сверкало.
Следователь молчал.
И Степан молчал…
Глядели друг на друга… Как на него глядели, так и он глядел. Это уже всегда так бывало: с чем на тебя идут, ты тем же отвечаешь… Бывало, на Лисьих Ямках с голых кулаков начиналось. Первым он с батожка не начинал сроду, но если кто начал — отвечал тем же способом, и не мешкая…
— Я предупреждал вас: говорите подробно!
— Я разве отказываюсь?
И еще помолчали.
— Хорошо… Кому пришла в голову мысль сбросить дом Ударцева под откос?
— Пожалуй что, ему же и пришла…
— Кому это — ему?
— Ударцеву. Лександре.
— Он что же — вам об этом говорил? Сам?
— Почто же мне? Всем говорил.
— Когда?
— Да тот же день и говорил. И раньше — не раз. Когда просил его избу на Митрохино бывшее место перенесть. Чтобы изба сама собой под яр бы не свалилась.