Степан поглядел, подумал, ответил:
— Не сказывался он мне…
— Так… А вы как думаете: чем он сейчас занимается, Ударцев? Снова поджигает? Грабит? Убивает?
— И об этом обратно не сказывал…
— Я и не думаю, чтобы он кому-нибудь об этом говорил. Я спрашиваю: как вы предполагаете?
— Ну, кто его знает… Вернее всего, лакеем каким поступит либо золотарем.
— Почему вы так думаете?
— Совесть нечистая — что ему остается! Угождать всем и кажному.
— Лакеев теперь нет. Нет этой должности в нашем государстве.
— Такой — найдет. Все подряд обнюхает, а найдет. На бабью работу наймется — полы мыть, с чужих исподнее обстирывать.
— А все-таки — считаете вы его врагом Советского государства?
— Такому одну поднесть пошибче — и нету его…— Показал кулак: — Хотя бы вот и такую одну.
Следователь усмехнулся, отодвинул на край стола бумагу и карандаш, сказал вдруг по-другому как-то, ласковее:
— Вот видите, Чаузов, я не записываю больше ничего. Просто хочу с вами поговорить. Ближе познакомиться… Вы газеты читаете?
— Читаем.
— В избу-читальню ходите?
— Изба-то от нас — на другой край деревни. К тому же избач обратно уполномоченным служит, редко когда на месте, все больше на службе.
— Где же вы читаете?
— В избе и читаем. Только — в своёй.
— Значит, подписчик газеты? Круглый год?
— Круглый-то год в крестьянстве не получается. Пашня да покос — за газетку нет расчету платить. А зимой платим, почта приносит.
— Это интересно…
— Когда бывает — действительно интерес. А когда, сказать, и не очень вовсе. Тут в одной газетке я шешнадцать разов про вредителев читал. Какой же это интерес, что и честных людей вроде не остается?
Следователь ничего на это не сказал. Подождал и спросил:
— А неинтересную газету вы что же — на цигарки или показать соседу?
— На цигарки. А вот на двор с ей пойти — это нету. Не заведено.
— Почему же не заведено?
— Работа чья-то. Писано-печатано. Да и в бумагу белую тоже поди-ка поту немало пролито.
— Хорошо… Ну, а как вы, Чаузов, живете? Как, например, питаетесь? Сытно ли?
— По сю пору питался кажный день.
— А чем? Скажем, мясо вам хозяйка каждый день варит?
— Сырое — ни единого дня не ели…
— Так… Так-так… Еще один вопрос. Если не захотите — не отвечайте. Вам Советская власть нравится?
— Как сказать-то… Власть-то — она не девка, чтобы нравиться. Но и так понять — и без ее нельзя. А нонешняя — она против других выходит вроде получше. Который бедный — помогает тому. Жирному далее жиреть не дает. Ребятишек учит. Получше бы еще — тоже не плохо бы вышло, но и так бы жили… покеда.
— Покуда… А дальше — как?
— Коли с умом будет делать, мужика через колено не станет ломать — и дальше жизнь пойдет.
— Как вы считаете: кулаков правильно выслали из Крутых Лук? Село у вас зажиточное. Старожильческое. Кулаков немало…
— Которых вовсе правильно. У кого коней, сказать, десять — тому колхоз один убыток. И он сроду убытку того не простил бы, тут уж так — либо он, либо колхоз. Она их еще в девятнадцатом годе стращала, кулаков, Советская власть. Вышло — не зря.
— А вы помните девятнадцатый год?
— Не забыл…
— Что же вы делали в девятнадцатом году?
— Разобраться — так воевал.
— Вы же в гражданскую в армии не служили?
— А я без армии воевал.
— Партизан?
— Может, и так.
— Я знаю всех партизан в районе. Вы в списках не числитесь.
— Ну, кабы только те и воевали, которые числятся, так ее сроду бы и не было — Советской власти.
— Предположим. А в чьем-же отряде вы были?
— А с Христоней Федоренковым мы воевали. На пару.
— Вдвоем?!
— Больше вдвоем. А который раз и единолично.
— Объясните. Как же было дело? С самого начала.
— Началось-то с пальца с Христониного. Он не захотел Колчаку служить, на призыв к ему идти, ну и отрубил себе палец на левой. После ходил все в Шадрину на пункт призывной и за других мужиков назывался. Писарю едва ли не кажный день четверть самогону таскал. У их там порядку мало, ему и удавалось — многих освободил… Мне девятнадцать как раз годов стало, он и меня освободил, несмотря что ему в ту пору сорок было верных. После его застукали, посадили, под расстрел приговорили. Они-то его приговорили, а он-то убежал, да еще и пулемет с припасом из Шадриной угнал. На ихней, на колчаковской, телеге и угнал. Правду сказать, партизаны очень пулемет у его просили, однако он не послушался, за свой палец сам хотел головы колчакам посшибать. Ну, взял и меня тоже к энтому делу приставил. Мы с им ямку в бору выкопаем, чтобы и травинки не нарушить, после как по линии состав с колчаками идет, мы — огонь. С паровозу и, бывало, до самого хвоста. Либо обратно рассудим — ежели где на повороте с хвоста начать, то на паровозе машинист далеко не сразу смекнет, в чем паника. Покуда состав остановится, да колчаки врассыпную бор прочесывать зачнут — мы пулемет в той ямке схороним, сами на колчаковскую телегу… А который раз они и не останавливают поезд свой, шибче шуруют, о нашем нападении после по проводу передают. Ну куда нас угадать?! Он беспалый, я под хромого выдавался, кому-то мы такие нужные?… Через неделю-какую пулемет из ямки выкрадем и уже с другого места сызнова начинаем. Мы с им, с Христоней Федоренковым, да-алеко по бору подавались, после припас к пулемету вышел, мы его партизанам отдали… Так вот было…